Сведчанні сучаснікаў і гісторыкаў

Уваход



Зараз на сайце

Цяпер 664 госцяў анлайн
JoomlaWatch Stats 1.2.7 by Matej Koval

Countries

48.6%UNITED STATES UNITED STATES
25.8%CHINA CHINA
5.5%SERBIA AND MONTENEGRO SERBIA AND MONTENEGRO
4.9%RUSSIAN FEDERATION RUSSIAN FEDERATION
4%NEW ZEALAND NEW ZEALAND
2.8%CANADA CANADA
2.6%GERMANY GERMANY

 

 

 

 

Rating All.BY Каталог TUT.BY

 

 

DIR.BY

 

 


 
Сведчанні сучаснікаў і гісторыкаў
Азначнік матэрыялу
Сведчанні сучаснікаў і гісторыкаў
Старонка 2
Старонка 3
Старонка 4
Старонка 5
Старонка 6
Усе старонкі

 

 

 

 

 

Каліноўскі К. За нашую вольнасць. Творы, дакументы / Ук­лад., прадм., паслясл. і камент.  Г. Кісялёва — Мн.: «Бе­ла­рускi кнiгазбор», 1999. 464 с., [2] л. iл.–(Беларускі кнігазбор: БК. Серыя 2, Гісторыка-літаратурныя помнікі).

Кастусь Каліноўскі (1838–1864)... Ці ёсць у гісторыі Беларусі — блізкай і далёкай — імя больш легендарнае і святарнае? Сучаснік Герцэна і Гарыбальдзі, ён быў яркім, таленавітым публіцыстам, рэвалюцыянерам, канспіратарам-арганізатарам, дыктатарам паўстання 1863–1864 гадоў на Беларусі-Літве — адчайнага ўздыму нашых продкаў супраць чужаземнага і сацыяльнага прыгнёту.

Зборнік «Кастусь Каліноўскі» — восьмы па ліку том «Беларускага кнігазбору» — працягвае ІІ-ую серыю — «Гісторыка-літаратурныя помнікі». Апрача хрэстаматыйнай «Мужыцкай праўды», «Пісьмаў  з-пад шыбеніцы» кніга ўпершыню грунтоўна ўводзіць у шырокі ўжытак шматлікія дакументы, творы, выказванні пра Калiноўскага і яго эпоху. Разлічана на самае шырокае чытацкае кола.

 

УДК 947.6 (093)+929 Каліноўскі

ББК  63.3 (4Беи)


 

СВЕДЧАННІ

СУЧАСНIКАЎ

I ГIСТОРЫКАЎ


Грамадска-палітычныя погляды Каліноўскага

Пароль

— Каго любiш?

— Люблю Беларусь.

— Так узаемна!

 

 

Праграмнае  патрабаванне

(Паводле К. Кашыца)

[...] Рэвалюцыйны дыктатар у Лiтве Калiноўскi вымавiў свае словы, гэтулькi адзначаныя патрыятызмам i хрысцiянскай мiласэрнасцю: «Бо перадусiм нам трэба знiшчыць гэтую гнiлую i гангрэнозную касту, якую называюць дваранствам»1.

 

 

Праграмны  «афарызм»

(Паводле Ю. Грабца)

На Жмудзi арганiзоўваў сялян ужо вядомы нам былы кiеўскi студэнт, а цяпер ксёндз Антон Мацкевiч, усю Лiтву абхадзiў, заўзята агiтуючы сярод люду i дробнай шляхты, Канстанцiн Калiноўскi. Шварцэ наладжваў у Беластоку невялiкую беларускую друкарню, адкуль выходзiлi пракламацыi да люду1. Радыкалiзмам лiтоўскiя дзеячы намнога апярэджвалi варшаў­скiх чырвоных. Славiўся, напрыклад, афарызм Калiноўскага: «Паўстанне мае быць чыста народным — шляхта, паколькi з намi не пойдзе, няхай гiне — тады сялянская сякера не павiнна спынiцца нават над калыскай шляхецкага дзiцяцi!»2 Рэвалюцыйныя пракламацыi, што кружлялi ў шырокiх колах — сярод iх асаблiвую вядомасць атрымала адозва «Сына Айчыны да сваёй лiтоўскай браццi»3, — адкрыта гаварылi пра паўстанне. Сваю iдэалогiю лiтоўскiя змоўшчыкi чэрпалi з Пецярбурга, дзе якраз у той час сярод польскай i рускай моладзi шырылiся рэвалюцыйныя плынi i ўладна панаваў уплыў Герцэна.

 

 

З «Сведений» В. Ф. Ратча

[Калиновский говорил] о приветствуемых и в России великих философических, современных идеях польской эмиграции1.

*

С отъездом Звирждовского2 красные стали совсем отбиваться от рук верховных вожаков партии руха; они окончательно отказались повиноваться центральному варшавскому комитету, и Калиновский, захватив полное преобладание в Литовском красном комитете, настаивал на введении организации из крестьян, дабы с ожидаемым к весне 1863 г. мятежом в Польше открыть свой мятеж в Северо-Западной России по образцу проектируемого Герценом для великорусских губерний3.

*

[Калиновский] был чистейшим произведением коммунистской литературы централизации4 со всеми федеративными бреднями «Колокола». Он понимал дело мятежа в таком смысле, что «топор не должен остановиться и над колыбелью шляхетского ребенка»5 и что «такой бестолковой башке, как Варшава, нельзя вверять будущую судьбу Литвы»6.

*

[...] Калиновский, который создавал свои крайне красные проекты и целый год ходил по деревням и по корчмам, находил, что одно только средство увлечь народ, именно раздать всю поземельную собственность крестьянам и из среды землепашцев составить организацию. Он заявлял, что укажет из мелкой шляхты и из крестьян на способные личности, которые сумеют панов принять в руки; Калиновский заявлял, что при подобных назначениях мятеж станет делом населения, что оно тогда увидит, что сулимый дар земли не одни только праздные обещания. Он хотел притянуть к себе народ, далеко выйдя из границ наделов, отдать всю землю крестьянам и из среды крестьян выбрать личности для исполнения своего плана. Такими только средствами Калиновский думал преодолеть ту преданность и благодарность к царю, которые, несмотря на все ухищрения помещиков и мировых посредников, громко высказывало сословие, вышедшее из крепостной зависимости. Этою же уловкою Калиновский рассчитывал навсегда истребить возможность всяких домогательств белых7.

*

Константин Калиновский с настроением герценовской школы во главе честолюбивейших личностей из красных литвинов настойчиво проводил идею о самостоятельности Литвы. В Литовском комитете он встретил сперва противника в Звирждовском, который белел вместе с петербургским кружком, которого он в Вильне был представителем; но кончилось тем, что Калиновский стал склонять на свою сторону Звирждовского, дав ему понять, что ему гораздо выгоднее будет стать самому во главе, чем плестись в хвосте петербургских столбов великого будования8.

*

Калиновский, при разладе с варшавским ржондом и имея главных противников в землевладельцах, от которых он хотел очистить страну, вошел в сношения с Варшавою, с людьми не только независимыми от ржонда, но и его врагами-соперниками — коноводами мерославчиков9. Калиновский рассчитывал, что единовременный мятеж, раскинутый по всей Северо-Западной России, укажет Западу на легкость торжества и будет самым ободрительным примером для крестьян соседних великорусских губерний10.

*

Красные, мартовским подпольным переворотом в Вильне11 низведенные с верхней ступени мятежной иерархии, выжидали время. Калиновский, став комиссаром Гродненского воеводс­тва, и Малаховский — помощником градоначальника Вильны, были влиятельнейшими между ними и, имея во многих довудцах12 своих друзей, не отказались от надежды возвратить власть, отнятую у них «предательски», как выражался Калиновский13.

*

При всех бедствиях главнейшую, однако, заботу лже-дикта­тора14 составила образовавшаяся сельская стража15, что видно из ряда настойчивых, торопливых распоряжений Калиновского. Сколько подобная стража, образованная правитель­ством, по словам Калиновского, «прежде была бы полезна революционному делу», столько она при управлении М. Н. Муравьева стала для него гибельною16.

*1

Калиновский и его близкие назвали меры, принятые генералом Муравьевым17, «июльскою катастрофою», поляки назвали «le coup de gréce»18; они были действительно предсмертным ударом польской справе в Северо-Западной России19.

*

[...] насмешливые слова Калиновского: «Генерал Назимов столько же сделал для умиротворения края, сколько генерал Муравьев для возбуждения в нем мятежа»20.

 

[Нацыянальнае пытанне ў ЛПК]

Когда же в устроенном комитете Константин Калиновский вступил в число его членов, тогда он этот вопрос, смутно понимаемый и на который никто не обращал внимания, на первых заседаниях стал приводить в ясность, дабы после освобождения, кончив борьбу с Россиею, не пришлось бы продолжать ее междуусобиями21.

*

[...] Сераковский мечтал об образовании конфедеративного государства, соединенного в одной нераздельной Польше, но в которое бы Литва вошла, имея своих представителей; понятно, что право на это представительство должно было принадлежать главным деятелям освобождения. Мнение Сераковского поддерживал Франц Далевский, но в кружке Звирждовского22 был Калиновский, который вовсе не был расположен работать для Польши и в случае общего освобождения шляхетства, если в Польше воскреснет древнее магнатство со всеми шляхетными традициями, с натяжкою приспособленными к ХIХ в., видеть Литву втянутою в тот же омут. Более всего боялся он вторжения белой партии эмиграции, указывая, что она, подобно французской эмиграции 1815 г.23, станет домогаться прежних прав и привилегий; Калиновский опасался того слияния с Польшею, при котором потом от нее нельзя было бы и отделаться. Он хотел [видеть] Литву не с возобновленными на новый лад старыми шляхетными традициями, но Литву, которую он мог бы пересоздать с всеобщим уравнением прав и состояний, на новых началах коммунистских бредней, проповедуемых Герценом и Ко, находя даже, что галицийская резня24 недостаточна, чтобы избавить народ от всякого влияния шляхетства, которого и подрастающее потомство может воскресить со временем домогательства настоящие.

Звирждовский как приверженец Сераковского противустал идее Калиновского, он настаивал на проекте конфедеративной Польши с национальным представительством Литвы и, как истинный шляхтич, кроме шляхетства, ни на какое сословие не обращая внимания, забыл о Жмуди25, что ему Калиновский и заметил. Касательно же внутреннего устройства, то Звирждовский назвал предположения Калиновского университетскими бреднями.

Когда же Калиновский заметил ему, что для слушания этих бредней его же военная академия врывалась стадом в университетские аудитории, то Звирждовский ему ответил, что мы посылали из военной академии стада для того, чтобы подзадорить к блеянию такое же стадо университета26.

Не знаем, поддался ли Звирждовский на коммунистские идеи Калиновского, но уже в 1862 г. он был ревностным защитником самостоятельной Литвы, почему во время восстания Сераковский, вероятно, и отправил его действовать в Могилевскую губернию: Калиновский до того увлек всех литвинов, что во всем кружке по выбытии Пшибыльского только один Франц Далевский, верный своему шурину Сераковскому, отстаивал идею конфедеративной Польши27.

*

Ассигнование суммы для Казанского заговора28 повело тоже к шумным заседаниям, но при этом идею Сераковского, проводимую Далевским, поддерживал и Звирждовский, всегда сторонник гигантских необычайных предприятий. Калиновский с постоянною мыслью сосредоточения средств Литвы тому противился; но проект Кеневича одержал верх и сумма была ассигнована29.

*

Калиновский стоял внимательным сторожем интересов Литвы и отстаивал, чтобы средства и силы Литвы вовсе не шли бы на дело Царства Польского. Литва, говорил он своим интимным, должна воспользоваться разладом между Россиею и Польшею и сделаться самостоятельною. Энергически отстаивал он сохранение революционным комитетом названия Литовского комитета против желания Варшавы присвоить ему название Литовского исполнительного отдела. Дабы в глазах масс высказать свое первенство, варшавский комитет постоянно придавал Литовскому придаточное наименование «провинциального». Калиновский постоянно требовал, чтобы расходы по Литве велись бы отдельно от Царства30.

*

[Памешчыкi не хацелi плацiць падаткi на карысць ЛПК.] Борзобогатый, ретивый сторонник Калиновского, тщетно неистовствовал; тогда Калиновский выразился, что если откормленные бараны не хотят, чтобы их стригли, то должно с них содрать и всю шкуру31.

 

 

 

З  успамiнаў  Я. Гейштара

З Канстанцiнам Калiноўскiм я пазнаёмiўся ўжо пасля пачатку паўстання ў Францiшка Далеўскага. Гэта была натура гарачлівая, але сумленная, без малейшай крывадушнасцi. Аддадзены душой i сэрцам люду i бацькаўшчыне, але прасякнуты крайнiмi тэорыямi, прытым лiтоўскi сепаратыст i на словах крыважэрны дэмагог. Быў ён непараўнальным, узорным канспi­ратарам, душою Камiтэта1, дасканалым выканаўцам распараджэнняў, якiя сам падзяляў. Аднак занадта мала меў выхавання, апрача таго характарызавала яго адсутнасць чыстага, палi­тычнага погляду i, што самае важнае, поўнае няведанне лю­дзей. Пры першым знаёмстве даводзiў мне, што ўдзел шляхты i памешчыкаў у паўстаннi не толькi не патрэбны, але i шкодны. Люд сам заваюе сабе незалежнасць i запатрабуе ўласнасцi ў памешчыкаў. Як ласку, дазваляў шляхце станавiцца ў паўстанцкiя шэрагi, аднак не ў сваiх паветах, а там, дзе iх, шляхцiцаў, не ведаюць! Па праўдзе кажучы, Калiноўскi хацеў, каб люд велi­кадушна дараваў шляхце злачынствы мiнулага, але калi б яна i загiнула, яе сустрэла б толькi заслужаная кара i краiна нiчога б ад гэтага не страцiла.

*

I Канстанцiн Калiноўскi, нягледзячы на свой пратэст2, перасланы Нацыянальнаму ўраду3, у якiм ён наракаў, што шляхце давяраецца кiраўнiцтва паўстаннем, нi на хвiлiну не вагаўся дапамагаць нам з усёй уласцiвай яму энергiяй. Быў ён спачатку памочнiкам начальнiка горада пры Аскерку, потым я паслаў яго ў Гродна, бо арганiзацыя на Гродзеншчыне iшла вяла, а Калiноўскi запэўнiваў, што найбольш мае там сувязяў. Акурат перад яго ад’ездам я меў з iм доўгую спрэчку: пасля таго, як яму былi дадзены iнструкцыi, ён рабiў мне розныя папрокi адносна спосабу трактоўкi людзей i справы. Я выслухаў як мага цярплiвей; што прызнаў слушным у ягоных заўвагах, прыняў, але прынцыповыя пункты пакiнуў без змены. Калi ён хацеў мне яшчэ рабiць папрокi, я запытаўся катэгарычна, цi прызнае ўладу i цi хоча ёй падпарадкоўвацца. Ён зразумеў пытанне i нават ацанiў энергiю, у той час калi я выказаў яму, як не ўмелi яны, будучы ў стырна, выкарыстаць для дабра (паводле iх разумення) справы гэты абавязак падпарадкоўвання ўладзе. Я i — мяркую — нават усе мае калегi з памешчыцкага Камiтэта павiнны былi б распусцiць свой Камiтэт i падпарадкавацца загадам Камiтэта руху як Нацыянальнага ўрада ў Лiтве. Я даручыў Калiноўскаму, каб не прызнавалася нiякай рознiцы памiж станамi; шляхты-памешчыкаў не адштурхоўваць, лiчыць iх неабходнай сiлай у паўстаннi, жыватворным духам. Аднак Калiноўскi да канца застаўся крайнiм, нягледзячы на ўсю сiлу свайго патрыятызму, не мог узняцца да бесстароннасцi, хоць быў у Гродне вельмi дзейным i, напэўна, нiдзе арганiзацыя не вялася так руплiва. Але Калiноўскаму не хапала самай важнай здольнасцi для такой дзейнасцi, не хапала ведання людзей. Выбар людзей, якiм давяраў, быў па большай частцы фатальны. Гарачы, нястрыманы i прасякнуты крайнiмi прынцыпамi, ён не любiў пярэчанняў; умеранасць у думках як наконт станаў, так i наконт унутраных стасункаў лiчыў нястачай патрыятызму. [...] I нельга было Калiноўскаму сказаць, як ён памыляўся ў выбары падобных асоб: сам высакародны, занадта верыў iншым. Гэта быў узор стойкага канспiратара; толькi ён адзiн мог цэлымi месяцамi ў Вiльнi, у час найвялiкшага тэрору, працаваць на свой страх i рызыку. Ён, якога пiльна шукалi, на кожную экзекуцыю прыходзiў да Дамiнiканскiх брам, бачыў тых, каго вялi на смерць4, i пад пагрозай штодзённага арышту нi на хвiлiну не страцiў энергii. Пад энергiчнай рукою — непараўнальны выканаўца, бо ўмеў i слухацца, калi яму загадвалi ў iмя абавязку. У тэорыях шаленец, напоў-Марат, лiтвiн-сепаратыст, але было там старапольскае сэрца; галава, перавернутая чужымi прынцыпамi, але праца, стойкасць, ахвярнасць героя.

*

Канст. Калiноўскi, пра якога пару разоў я ўжо згадваў, за­слугоўвае падрабязнага ўспамiну i таму тут яшчэ раз падаю яго характарыстыку5.

Сын небагатага шляхцiца з Гродзенскай губернi, ён атрымаў адукацыю ў Пецярбургу i пры гарачым патрыятызме вылучаўся крайнiмi тэорыямi, любiў народ, бачыў у iм будучыню Польшчы6, але занадта сурова меркаваў пра шляхту, ведаючы яе больш з крайне дэмакратычных часопiсаў i рускiх пiсьмен­нiкаў, чым з жыцця. Пры сваёй незвычайнай вытрымцы i асабiстай ахвярнасцi ён быў самым выдатным i чыстым прадстаўнiком непараўнальнага змоўшчыка; гэты чалавек адзiн быў варты сотняў, бо умеў працаваць, ахвяраваць сабою i хавацца. Яго тэорыi нярэдка вельмi яркiя i непрактычныя, логiка скрыўленая i рэзкая, але сiла i праўда пачуцця вялiкая; звалi яго «Хамам», ён сам гэтае iмя падкрэслiваў i як бы ганарыўся iм, востра выступаючы супраць шляхты. Быў ён калегам Авейды па Пецярбургу7, адным з самых дзейных членаў Камiтэта руху ў Вiльнi. З-пад яго пяра выходзiлi газеткi для народа. Калi паўстанне пачалося, пераважна ён спрачаўся з варшаўскiм урадам пра заходнiя паветы Гродзенскай губернi, бо Калiноўскi быў прытым да пэўнай ступенi сепаратыстам. Пры належным прызнаннi i павазе да яго характару, я павiнен, пiшучы шчыра, сказаць, што Калiноўскi быў выдатным, а ў нас, можа, адзiным камiсарам, чалавекам вялiкай ахвярнасцi, але зусiм не было ў яго шырэйшага погляду i палiтычнага чуцця. Сама палемiка ў часе барацьбы пра межы Лiтвы i Польшчы ўжо даводзiць дробязнасць, у той момант нават згубную. Таксама пры першым маiм знаёмстве з Калiноўскiм у Далеўскага балюча ўразiла мяне яго тэорыя пра будучае паўстанне на Лiтве. На думку Калiноўскага, можна разлiчваць толькi на польскi люд, а шляхту трэба пакiнуць у баку, а калi яна хоча таксама ўдзельнiчаць у барацьбе, то павiнна iсцi служыць у паўстанцкiх шэрагах у iншых паветах, дзе яе не ведаюць. Калi б падобнае меркаванне выказаў жыхар Пазнанскага княства або Кангрэсоўкi, было б гэта сумным, але ў кожным разе не так рэзка пазбаўленым усякай падставы, бо кожны разважлiвы чалавек павiнен прызнаць, што польскасць у Лiтве, на Беларусi, Украiне i Валынi прадстаўляе пераважна шляхта. Люд можа захоўваць памяць лепшых польскiх часоў, але пацягнуць да ахвяраў i барацьбы можа толькi прыклад ахвярнасцi i патрыятызму памешчыкаў i шляхты. Калiноўскi на каленях заклiкаў Далеўскага далучыцца да Камiтэта руху8. Для мяне знаёмства з Калiноўскiм, як бы там нi было, бясспрэчна, самым выдатным з Камiтэта, было прычынай не пагадзiцца безумоўна на аб’яднанне Камiтэта з Аддзелам9. Калi Нацыянальны ўрад, бачачы бяссiлле Камiтэта, заклiкаў нашу памешчыцкую арганiзацыю ўзяць уладу ў якасцi Аддзела, Калiноўскi напiсаў ва ўрад вострую адозву10, выгаворваючы, што шляхце давярае лёсы паўстання. Аднак на­пачат­ку ён быў вялiкай падмогай Ал. Аскерку ў кiраваннi горадам.

Неўзабаве пасля гэтага, калi Стан. Солтан не прыняў на­мiнацыi на гродзенскага ваяводскага начальнiка, а Гофмейстар жыў у аддаленых паветах, намеснiк жа Заблоцкi быў занадта мала дзейным, я выслаў у якасцi камiсара ў Гродзенскую губерню Калiноўскага. Характэрнай тады была наша размова. Я даў яму падрабязныя iнструкцыi, ён, выслухаўшы, рабiў свае заўвагi. Слушнасць некаторых я адразу прызнаў, але рашуча паўтарыў тое, што лiчыў прынцыповым, менавiта, каб нiдзе нi ў якiх адносiнах не выклiкаўся антаганiзм памiж памешчыкамi i iншымi пластамi. Я пагадзiўся, каб вiдавочную апатыю i вяласць шляхты ажыўлялi больш маладыя сiлы, але з тым, каб кiрунак нiколi не выходзіў на дэмагагiчныя шляхi. Каб спынiць спрэчку, я запытаўся ў канцы, цi прызнае ён патрэбу энергiчнай улады. Калiноўскi пацвердзiў. «I таму я патрабую, каб вы дакладна кiравалiся загадамi, якiя я як старшыня Ад­дзела даю свайму камiсару». Калiноўскi падаў мне руку i сумленна кiраваўся iнструкцыямi. Як усе крайнiя, ён не любiў апазiцыi, а таму акружаў сябе людзьмi, якiя слепа з iм згаджалiся. То ў выбары людзей быў вельмi нешчаслiвы; такiя, як Заблоцкi, кс. Чаповiч, Мiлевiч, Парфiяновiч, д-р Дзiчкоўскi11, былi яго крэатурамi, крыважэрнымi ў тэорыi i нiкчэмнымi, калi давялося спаткацца з рэпрэсiямi. Калiноўскi, заклiканы ў Ад­дзел разам з Малахоўскiм12, давалi гарантыi большай энергii, часткова яны падзялялi веру ў некаторыя загады варшаўскага ўрада, але i Калiноўскi сам у ходзе некалькiмесячнай барацьбы пераканаўся, наколькi памылковыя былi яго першапачатковыя прынцыпы.

Пазней успомню пра яго ўдзел i характэрны факт, якi сведчыць, што ў нас тэрарызм толькi на словах13. Тут я павiнен дадаць, што пасля майго арышту14 досыць хутка ўсё ўжо трымалася на адным Калiноўскiм. Ад 1 жнiўня 1863 года да арышту ў студзенi 1864-га Калiноўскi быў жывым духам крывавай лiтоўскай дэманстрацыi, яе дагарання. Ён мог уцякаць з Вiльнi, але нiколi не дапускаў думкi пра гэта, бо лiчыў сваiм абавязкам як быў першым змоўшчыкам на Лiтве, так стаць апошняй ахвярай тэрору Мураўёва. Цэлыя паўгода, хаваючыся ад пра­следаванняў, ён пастаянна, аднак, выказваў прыкметы жыцця, сам праследаваны, прысутнiчаў на кожнай экзекуцыi. Пасля арышту даваў адказы з усёй годнасцю, называючы сябе дыктатарам Лiтвы, а калi праўда, што заявiў на апошнiх допытах у камiсii, што памiрае спакойна, бо ў значнай ступенi дабіўся сваёй мэты: «Люд мае зямлю, а шляхты зменшылася напалову»15, гэта сведчыла б, што ён застаўся верным словам, якiя казаў мне ў Францiшка16. Аднак, ведаючы яго блiжэй, я думаю, што гэта камiсiя змянiла ягоныя словы, ён лiчыў напэўна, што далей пасля надзялення зямлёй ужо будзе толькi народ без рознiцы шляхты i люду — польскi народ.

 

 

 

Гейштара  дапаўняе
А. Серакоўская  (Далеўская)

11/23 студзеня выбухнула паўстанне ў Польшчы1.

Камiтэт Руху2 (якi быў утвораны побач з Лiтоў[скiм] Цэнт[ральным] Кам[iтэтам]3 i дзейнiчаў асобна) выдае ўжо ад сябе як адзiнай улады адозву да Лiтвы4.

У той час галоўнымi прадстаўнiкамi Руху ў Лiтве былi: Канстанцiн Калiноўскi, Звяждоўскi — афiцэр генеральнага штаба, Эдмунд Вярыга, Ахiлес Банольдзi, Чаховiч Зыгмунт, Казела5, якi адыграў потым выдатную ролю ў Каралеўстве6, Уладзiслаў Малахоўскi, Длускi — доктар i капiтан, Залескi — памешчык, Дзюлёран — камiсар з Варшавы ад Нац[ыянальнага] Ур[ада] (з часоў прыезду Аляксандра Дал[еўскага]7 усе яны, апрача Банольдзi, Длускага i Дзюлёрана, былi нам добра знаёмыя). [...]

[Францiшак Далеўскi] бачыць перад сабой толькi адну мэту жыцця — выратаванне айчыны.

I аднак, калi Бог дазволiў яму здзейснiць працу духу ўсяго жыцця, калi ўжо бачыў, што ўся ягоная Лiтва прымае яго праграму ў якасцi агульнай пуцяводнай нiцi будучай працы ўсяго грамадства, Францiшка не ўзрушылi ўмольныя просьбы i заклiнаннi Канстанцiна Калiноўскага, якi год назад заклiкаў яго, стоячы перад iм на каленях8:

— Францiшак, кiнь шляхту, кiнь гэтых недалугаў-эгаiстаў! Яны трымаюцца толькi дзякуючы табе! Ты iх трымаеш, ты iмi кiруеш, гэты статак бараноў не здолее iсцi сам, ты ж адзiн не дапускаеш паўстання, ты адзiн тут стрымлiваеш! Пераходзь да нас! Цудаў даб’ёмся, калi ты нас зразумееш, калi будзеш з намi! Тваёй галавы, твайго сумлення нам не хапае!

Францiшак маўчаў.

— Маўчыш! Значыць, не? Знаю цябе, не пойдзеш з намi, выходзiць — супраць нас! Калi так, дык ведай жа — я сам цябе тут у тваiм уласным доме сярод тваiх блiзкiх прыкончу кiнжалам!

— Зрабi так, калi думаеш, што гэта будзе карысна для справы, — адказаў ён спакойна.

Канстанцiн выбег.

Не ўстрымалi [Францiшка] нi пагрозы Калiноўскага, нi Шварца9. Сёння, паводле большасцi галасоў братоў з Каралеўства, што патрабуюць ахвяры, ён прайграў, знiшчыў, разарваў уласнай рукою справу ўсяго свайго жыцця.

*

Пасля арышту Францiшка 10 лiпеня 63 г.10 канчаецца дзейнасць Аддзела кiраўнiцтва Лiтвы i надыходзяць часы Выканаўчага аддзела11, якi ўтварыўся з былых дапаможных членаў пры 1-м Аддзеле. Самымi дзейснымi i выдатнымi ва ўсiх адносiнах з таго апошняга часу былi Уладзiслаў Малахоўскi, Канстанцiн Калiноўскi i Цiтус Далеўскi — тыя, каго не прыгадала, былi людзьмi бездакорнымi, але без iнiцыятывы.

Пасля выдання выраку на Дамейку Малахоўскi як начальнiк горада ўцякае — вось тады Цiтус i Канстанцiн дамаўляюцца: хто з iх дваiх першы будзе арыштаваны, возьме перад камiсiяй усю адказнасць на сябе — што не меў ужо таварышаў, а трымаў дыктатарскую ўладу. Не было на Лiтве такога моманту, якi мураўёўская камiсiя прадстаўляе, што дыктатарам быў Калiноўскi i што ўся ўлада была ў ягоных руках. У часы Калiноўскага (якому былi даручаны ўнутраныя справы) было 5 членаў i пасля яго смерцi было столькi ж.

Ведалi мы Калiноўскага шмат гадоў, быў ён сябрам лю­ду — можа, нават хлопаманам, але нiколi не быў ворагам якой-небудзь часткi свайго народа. Тое, што падае камiсiя пра яго радасць, што шляхта вывезена i вынiшчана, магло быць спробай адцягнуць увагу камiсii i Мураўёва ад няшчаснай i спакутаванай шляхты.

Як кiраўнiк унутраных спраў ён не мог гэтага казаць, бо апошнiм часам усе справы згасаючага паўстання абапiралiся на памешчыкаў; дык ён дзейнiчаў супольна з iмi: Агiнскi Мiхал, Юзаф Тышкевiч12, Падбярэскi13 i шмат iншых не шкадавалi нi сябе, нi сваёй маёмасцi. Напэўна, было сярод iх шмат кепскiх, слабых i эгаiстаў, але большасць выказала шмат шляхетнасцi i ахвяравала асабiстым шчасцем i маёмасцю дзеля патрэбы айчыны.

 

 

Успамiнае  Ю. Яноўскi

З папярэдняга апавядання ведаем, што ў хвiлiну, калi выбухнула паўстанне ў Каралеўстве, народная арганiзацыя ў Лiтве была вельмi слабая, толькi ў Беластоцкiм павеце iснавалi яе даволi моцныя зародкi.

У склад Камiтэта, што iснаваў тады ў Вiльнi, уваходзiлi: Людвiк Звяждоўскi, Ян Козел, Зыгмунт Чаховiч, Эдмунд Вярыга, Канстанцiн Калiноўскi1. Камiсарам Цэнтральнага камiтэта пры гэтым Камiтэце быў Нестар Дзюлёран.

Былi гэта людзi маладыя, поўныя гарачай любовi да сваёй бацькаўшчыны, канспiратары, гатовыя да бязмежнай сама­­ах­вярнасцi. Аднак неставала iм арганiзацыйнай жылкi. Будучыню бацькаўшчыны i яе вызваленне яны бачылi толькi ў паляпшэннi долi народа i ў народ гэты неслi патрыятычную прапаганду. Самай выдатнай у гэтых адносiнах асобай у Камiтэце быў Канстанцiн Калiноўскi. Ён быў адным з найшляхетных тагачасных мужоў Лiтвы, адукаваны, чысты, поўны высака­роднасцi, розуму i энергii. Абходзiў пешкi Лiтву i Беларусь, несучы ў народ жар любовi да бацькаўшчыны з такiм поўным самазабыццём, што, каб мець магчымасць блiжэй судакранацца з народам, нягледзячы на сваю унiверсiтэцкую адукацыю, стаў валасным пiсарам2. Не хацеў мець нiякiх стасункаў са шляхтай, а абапiраўся толькi на народ.

Адносiны Лiтвы i Польшчы разумеў толькi як федэратыўныя — з поўнай незалежнасцю Лiтвы. Зусiм не прызнаваў улады Цэнтральнага камiтэта, не хацеў прымаць адтуль нiякiх загадаў або распараджэнняў. Гэтая пазiцыя Калiноўскага, якую не ўсе ў Камiтэце цалкам падзялялi, была падставай непаразуменняў, бяздзейнасцi Камiтэта ў наладжваннi арганiзацыi i торгаў за ўладу з Цэнтральным камiтэтам. Той аднак саступiў, прызнаў за Лiтоўскiм камiтэтам пэўную самастойнасць у вядзеннi арганiзацыi, у прызначэннi яе ўладаў, вызначэннi тэрмiну паўстання. Больш умеркаваныя элементы i лiтоўская шляхта, аднак, зразумелi, што ва ўмовах, калi паўстанне ў Каралеўстве ўжо распачалося, Лiтва не можа заставацца бяздзейсным i нямым сузiральнiкам барацьбы. Зразумеў гэта, нарэшце, i сам Камiтэт i распусцiўся3.

*

Толькi ў студзенi 1864 г. палiцыi ўдалося схапiць нейкага Вiтальда Вiташэньца4. Гэта быў член Лiтоўскага камiтэта Канстанцiн Калiноўскi, адзiн з самых высокiх розумаў, якi вылучыла ў той час Польшча, чалавек аддадзены душой i целам iдэi вызвалення люду, шчыры апостал люду беларускага, са­праўдны герой паўстання 1863 г. Толькi пасля яго павешання 19 сакавiка 1864 г.5 Мураўёў з палёгкай уздыхнуў.

 

 

 

З  «Гiсторыi  паўстання...»
Б. Лiманоўскага

Быў ён шчырым народнiкам. Вызнаваў тое перакананне, што толькi сялянскае паўстанне верне свабоду лiтоўскiм народам. Народ для яго не быў адным толькi сродкам, але найперш быў мэтаю. Вызваленне сялян, ператварэнне iх у грамадзян — вось галоўная мэта. Але да гэтага можна прыйсцi толькi ўласнымi намаганнямi, самастойнай барацьбой. Любiў ён Польшчу, лiчыў, што унiя з ёй была гiстарычнай неабходнасцю i што i надалей яна застанецца такой неабходнасцю1, аднак адначасова раўнiва пiльнаваўся поўнай роўнасцi i сама­стой­насцi Лiтвы.

Асвету i арганiзацыю народа лiчыў самай важнай справай. З гэтай мэтай разам з Фелiксам Ражанскiм выдаваў у Вiльнi2 беларускую народную газету пад назвай «Мужыцкая праўда». Згуртаваў ён паслядоўнiкаў народнiцкiх перакананняў у канспiратыўную арганiзацыю, якая заклiкала студэнцкую моладзь i ўвогуле гарачых патрыётаў на пасады сельскiх настаўнiкаў i валасных пiсараў, i тыя — як сведчыць Ражан­скi — «працуючы з энергiяй i самаахвярнасцю, разгарнулi сваю карысную дзейнасць»3. Браталiся яны з людам, прынялi яго вопратку, i, калi ў першых днях другой паловы верасня адбывалася ў Вiльнi пышнае пахаванне лiрнiка Сыракомлi4, якi горача любiў люд, моладзь у сялянскiх свiтках пад­трым­­лiва­ла парадак.

*

Пра Калiноўскага маем мы занадта мала звестак, а мiж тым гэтая цудоўная i высакародная постаць заслугоўвае асобнай манаграфii. Сын дробнага шляхцiца, ткача з-пад Свiслачы5, пасля заканчэння гiмназii на Лiтве6 прыехаў у Маскву ва унiверсiтэт, дзе стаў сапраўдным апосталам — як яго называлi калегi — дэмакратычна-патрыятычных перакананняў. Гатовы заўжды дзялiцца апошнiм кавалкам хлеба з кожным земляком, гатовы заўжды лезцi на ражон у абарону сваiх калегаў, у польскiм коле ён меў вялiкую любоў i пашану. Выключаны з Маскоўскага унiверсiтэта за забароненыя кнiжкi, прычым чужую справу прыняў на сябе7, перабраўся ў Пецярбург, там скончыў унiверсiтэт са ступенню кандыдата i атрымаў пасаду ў Публiчнай бiблiятэцы8. У Пецярбургу Калiноўскi праз Серакоўскага i Дамброўскага зблiзiўся з рускiмi рэвалюцыянерамi. Ратч называе яго «вучнем камунiстычнай лiтаратуры Цэнтра­лiзацыi Дэмакратычнага Таварыства i федэратыўных трызненняў «Колокола»9 i мае ў гэтым пэўную слушнасць, бо Калiноўскi быў паслядоўнiкам сацыяльных прынцыпаў, абвешчаных Ворцэлем, прызнаных Лелевелем, развiтых Герцэнам; што ж да палiтычнага кiрунку, ён iшоў галоўным чынам за Мера­слаў­скiм10. Люду i федэратыўнай Польшчы ён быў адда­дзены ўсiм сэрцам.

 

 

З  «Гiсторыi  шасцi  месяцаў»
В. Пшыбароўскага

У самой Вiльнi ўтварыўся чырвоны Лiтоўскi камiтэт, куды ўваходзiлi згаданы ўжо намi капiтан рускага генеральнага штаба Людвiк Звяждоўскi, Францiшак Далеўскi1, службовец Варшаўска-Пецярбургскай чыгункi, Малахоўскi, Эдмунд Вярыга, доктар Длускi, якi некалi служыў на Каўказе, i Канстанцiн Калiноўскi, сын ткача з-пад Свiслачы2, з цягам часу сапраўдны дыктатар Лiтвы, надзвычай актыўны i энергiчны, чырвоны па поглядах, вялiкi энтузiяст, адзін са значнага кола постацяў, хто метэорам прамiльгнуў на пахмурным небе паўстання, пакi­нуўшы пасля сябе слабы i хутка гаснучы след.

Большасць гэтых членаў Камiтэта заплацiла жыццём за свае iдэi i здолела гераiчна памерцi за iх3. Цяпер, аднак, яны выказвалi свае iмкненнi да сепаратызму, хацелi поўнай незалежнасцi сваёй улады, толькi слабымi нiцямi звязанай з варшаўскiм Цэнтральным камiтэтам. Гэты апошнi не вельмi ахвотна, але, не маючы iншага выбару, саступiў, хоць дзейнасць вiленскага камiтэта была вельмi абмежаваная i ён пераважна займаўся пашырэннем арганiзацыi, якая, ужо згадвалася, у Лiтве iшла з цяжкасцю. Калiноўскi, зрэшты, пранiкшыся iдэямi чырвонай дэмакратыi, спрабаваў абмежаваць арганiзацыю толькi сялянскiм людам, не турбуючыся пра iншыя праслойкi i адкрыта заяўляючы, што толькi мужык можа ўзняць на сваiх моцных плячах будучую Польшчу. Са сваiмi дэмакратычнымi памкненнямi, ён не хацеў нiякай шляхецкай арганiзацыi, наадварот, выказваўся, што «сякера не павiнна спыняцца нават над калыскай шляхецкага нямоўлi». Пры гэтым ён быў адным з галоўных прыхiльнiкаў i папулярызатараў сепаратысцкiх лiтоўскiх памкненняў i не адзiн раз выказваўся на сваёй сакавiтай народнай мове, што «дурным варшаўскiм мазгаўням нельга давяраць лёсы Лiтвы». Таму гэтая арганiзацыя была вельмi слабая i вельмi павольна развiвалася, бо лiтоўскi мужык4 неахвотна ў яе ўступаў i наогул не разумеў, чаго ад яго хочуць. Дарэмна Калiноўскi, апрануты ў сярмагу лiтоўскага селянiна i абуты ў лыкавыя лапцi, вандраваў ад вёскi да вёскi, ад карчмы да карчмы i горача прапагандаваў iдэi поўнай перадачы зямлi сялянам, тыя слухалi яго пакорлiва, але да дзеяння не вельмi спяшалiся. Звяждоўскi, старэйшы, больш вопытны, а таму больш умеркаваны, не меў амаль нiякiх iлюзiй на тое, што лiтоўскi народ можна схiлiць да ўзброенай барацьбы за незалежнасць Польшчы, i ў будучай барацьбе за гэтую незалежнасць разлiчваў толькi на шляхту, якую Калiноўскi хацеў пад корань знiшчыць. Адсюль памiж гэтымi двума членамi Камiтэта ўзнiкалi няспынныя спрэчкi, якiя, як усякiя палiтычныя спрэчкi, распальвалiся ўсё мацней i паралiзоўвалi тым самым змову знутры. Калi нарэшце Звяждоўскi, з-за падазрэнняў расейскiх улад наконт удзелу ў змове, вымушаны быў выехаць у Маскву, Калiноўскi стаў гаспадаром становiшча i хоць няшмат мог зрабiць, бо не было магчымасцяў, аднак з няменшым запалам спрачаўся з «дурнымi варшаўскiмi мазгаўнямi» пра поўную аўтаномiю Лiтвы. Супраць такога погляду пярэчыў Нестар Дзюлёран, выхадзец з французскай сям’i, якi нарадзiўся ў Варшаве, паляк з выхавання i поглядаў, службовец Варшаўска-Пецярбургскай чыгункi, прызначаны Авейдэ камiсарам Цэнтральнага камiтэта ў Лiтве. Бачачы, што Калiноўскi, адкiнуўшы шляхту, надзвычай звузiў поле дзейнасцi i нават зрабiў яго бясплённым, ён сам заняўся гэтай справай, няспешна пашырыў гэтую арганiзацыю, аддаўшы яе пад непасрэднае кiраванне Цэнтральнага камiтэта. Беластоцкую акругу, дзе асновы арганiзацыi былi закладзены ўжо Шварцэ, аддаў у рукi названага Камiтэта, а ва ўсёй Лiтве, згодна з дэкрэтам ад 18 ка­стрычнiка пра народны падатак5, збiраў гэтыя падаткi i адсылаў iх у Варшаву. Гэтыя дзеяннi не маглi надоўга схавацца ад пiльнага вока Калiноўскага, якi хацеў самавольна адхiлiць Дзюлёрана i пачаў перагаворы з Варшаваю, спрэчкi, якiя ўсё ўзмацнялiся6.

 

 

 

Зноў  Пшыбароўскi:
варыянт-працяг  паводле  «Гiсторыi  1863  года»

Таму ў хвiлiну выбуху найвыдатнейшай асобай у Лiтоўскiм камiтэце стаў Калiноўскi, постаць, якая ў натоўпе ўсякага роду змоўшчыкаў гэтай бурнай эпохi малюецца самымi яскравымi i рэзкiмi рысамi. Крайнi чырвоны, з дэмагагiчнай падкладкай, паслядоўнiк тэорыi сацыяльнага перавароту, ён быў чалавекам бясспрэчна чыстым, вялiкай энергii i нязломнага характару. Шляхцiц з паходжання, нашчадак той дробнай мазурскай шляхты, якая ў часы Рэчы Паспалiтай несла ў некранутыя лiтоўскiя пушчы здабыткi польскай культуры1, сын ткача са Свiслачы, ужо ў Пецярбургу, студэнтам тамтэйшага унiверсiтэта, належаў да ўсiх рэвалюцыйных гурткоў, якiя на глебе сталiцы царызму па чарзе ўзнiкалi на працягу некалькiх гадоў. Пасля заканчэння вучобы вярнуўся са ступенню кандыдата права ў родную Лiтву i кiнуўся ў вiр тагачасных падзей. Быў ён без­умоўным паслядоўнiкам дэмагагiчна-камунiстычных тэорый эмiграцыйнай Цэнтралiзацыi i федэратыўных праграм герцэнаўскага «Колокола». Дык не верыў у паўстанне, распачатае шляхтай, якое ёю кiравалася i здзяйснялася, сцвярджаў, што толькi «мужыцкiя плечы» могуць узняць Польшчу i Лiтву, i таму, не далучаючыся ні да ніводнай шляхецкай арганiзацыi, вытокi якой iшлi з Варшавы, пусцiўся пешкi вандраваць па Лiтве i Русi; начаваў i жыў па сялянскiх халупах, сеяў там зернi рэвалюцыi, уладкаваўся нават на пасаду валаснога пiсара, але, здаецца, неўзабаве пераканаўся, што тэорыi, народжаныя ў цiшы кабiнетаў, адно, а практыка — iншае. Тым не менш гэты малады лiтоўскi Марат не пераставаў да канца сцвярджаць, што «тапор не павiнен спыняцца нават над калыскай шляхецкага нямоўлi». Гэтых тэорый, вiдавочна, ён не мог здзейснiць, бо, па-першае, не меў адпаведнай улады i сiл, а калi, нарэшце, узбiўся на паўстанцкую дыктатуру, самаго паўстання ўжо не было, а, па-другое, мусiў хутка пераканацца, што без гэтай ненавiснай, вартай сякеры шляхты паўстанне не магло б пра­трымацца нават два днi.

Больш важнай ад гэтых тэорый, якiя тлумачацца маладосцю i пецярбургскiм выхаваннем, дзе на глебе дэспатызму лягчэй за ўсё нараджалiся радыкальныя i крайнiя iдэi, была iншая тэорыя Калiноўскага, перанятая з «Колокола». Як вядома, палiтычная праграма Герцэна грунтавалася на тым, што ў будучым славянскiя землi, пазбавiўшыся дэспатычных паноў i чужога ярма, павiнны ўтварыць федэрацыю незалежных дзяржаў, якiя маглi б, жывучы па суседству, у iдылiчнай згодзе развiваць усе свае нацыянальныя асаблiвасцi. Дык вось Калiноўскi гэтую тэорыю, ва ўсёй яе паўнаце, стасаваў да Лiтвы. Паводле яго, Лiтва павiнна разам з Польшчай дабiвацца незалежнасцi, змагацца за выбаўленне ад чужога захопнiка, але складаць асобную адзiнку, зусiм незалежную ад Польшчы i звязаную з ёй толькi федэратыўнымi вузамi. У адпаведнасцi з гэтай тэорыяй, ён, уваходзячы ў Лiтоўскi камiтэт, не хацеў прымаць нiякiх загадаў з Варшавы, а хацеў, каб гэты Камiтэт распараджаўся i кiраваў паўстаннем самастойна i ў адносiнах да Нацыянальнага ўрада займаў становiшча ўлады роўнай i нiкому не падначаленай. «Нельга, — заклiкаў ён, — давяраць будучы лёс Лiтвы гэтай дурной кумцы Варшаве». Гэтая тэорыя, якая абвяшчалася адкрыта i шчыра, выклiкала шматлiкiя спрэчкi i разлад у Камiтэце.[...]

У паўстаннi бачыў ён найперш незалежнасць Лiтвы, а пасля сацыяльную рэвалюцыю. Таму дабiваўся перш за ўсё поўнага надзялення селянiна зямлёй; не хацеў, каб у канспiрацыю мяшалася шляхта, перакананы, што гэтая апошняя завядзе яго ў бездараж i ў рэшце рэшт загубiць; сцвярджаў, што паўстанцкую арганiзацыю трэба стварыць выключна з сялян i дробнай лапцёжнай шляхты.

 

 


 

 


Пазіцыя на розных этапах

На  чале  студэнцкага  зямляцтва

(В. Гажыч)

Общество1 состояло более чем из 500 человек, принимались в члены оного только те из студентов, которые могли быть рекомендованы по крайней мере пятью своими товарищами, причем могли бы также жертвовать деньги, сколько кто мог и желал. Деньги эти ежемесячно разделялись бедным студентам поровну. Общество имело свою библиотеку, и кто из студентов желал брать из оной книги, тот обязан был платить особо, по сорока копеек в месяц. [...] Кто был кассиром не помню, библиотекарями же в разное время были студенты Калиновский, Трейдосевич и Помяновский. Библиотекарь пользовался особым уважением общества и считался как бы старшим лицом, а на сходках имел право окончательно решать дела. [...]

Польское общество разделялось на три партии, которые носили названия белых, умеренных и красных.

К первой принадлежали те, цель которых была учиться для окончания курса, в политическом же отношении никогда не разыгрывать роли. Впоследствии партия эта приняла название матрикулистов, потому что она взяла утвержденные правительством матрикулы2. За это матрикулисты были очень преследуемы товарищами, не разделявшими их понятий, даже до того, что некоторые должны были оставить университет и возвратиться на родину, впрочем, таких было очень мало.

К партии умеренных принадлежали студенты, также старающиеся учиться, но усвоившие себе мысль, что университет, кроме наук, должен приготовлять молодых людей и к политической жизни. Наконец, партия красных, которые называли сами себя либералами3 и революционерами, отличалась тем, что члены ее ходили в изорванных сюртуках и сапогах, а вместо галстуков на шее носили полотенца. Эта партия составляла большинство общества, и к ней принадлежали студенты Стетцкевич4, Черноцкий5 и многие другие, особенно же резко выставлялся Калиновский.

Партия белых состояла из людей высшего сословия, получивших хорошее домашнее образование; умеренные были большей частию из Царства Польского, а красные из западных и юго-западных губерний, большей частию не получившие домашнего образования и принадлежавшие к низшему слою людей. На сходках они никогда не рассуждали о делах политики, в семейных же, товарищеских кружках очень часто толковали и о политике. Относительно польского вопроса понятия этих трех партий определить можно следующим образом: партия белых утверждала, что полезным отечеству можно быть только чрез специальное образование в науках, необходимых в общественной жизни, как то: математике, экономии и юрисдикции6. Партия умеренных не отвергала революции, однако же верила в нее как в средство крайнее, требующее многих жертв, изнуряющих народ, и средство, от употребления которого надобно избегать всеми силами и прибегать к нему в крайних случаях, почему они следили за европейской политикой и выжидали минуты, когда можно поднять вопрос о самостоятельности Польши, что впоследствии и началось чрез демонстрации и манифестации.

Партия красных верила лишь в революцию не в смысле значения этого слова, но в революцию кулачную, соединенную с социальным переворотом, в этом отношении они были согласны с либералами русского общества7, которым вообще очень симпатизировали. Впоследствии многие из этой партии определились в должности сельских писарей для того, чтобы, основывая свои надежды на социальном перевороте, иметь непо­средственное влияние на крестьян, побуждая их к революции не во имя национальности, а для улучшения их быта8.

 

 

Гродзенская  арганiзацыя

(Ф. Ражанскi)

У Гродна ў 1861 годзе, пасля паспяховага завяршэння юрыдычнай адукацыi, прыехаў Канстанцiн Калiноўскi з мэтаю стварэння канспiратыўнай арганiзацыi i палiтычнай дзейнасцi.

На аснове асабiстых знаёмстваў i сувязяў такую арганi­зацыю яму ўдалося стварыць. У яе ўвайшлi: Эразм Заблоцкi, губернскi сакратар, доктар Юзаф Заблоцкi1, Валерый Уруб­леў­скi, афiцэр, iнспектар лясной школы, Ян Ваньковiч, афiцэр, Фелiкс Ражанскi i Iльдэфонс Мiлевiч, каморнiкi, ксёндз Гiнтаўт з Гродна, ксяндзы Ян Заржыцкi i Iгнат Казлоўскi з ваколiцаў i яшчэ некалькi асобаў, iмёнаў якiх не помню або не быў з iмi асабiста знаёмы. Усе пералiчаныя прытрымлiвалiся дэмакратычных прынцыпаў i iх называлi чырвонай партыяй, таму што яны высоўвалi праграму падрыхтоўкi народа да народнага паўстання супраць маскоўскага панавання; прадбачачы вызваленне i знiшчэнне прыгону праз польска-шляхецкi элемент, улады абяцалi скасаванне паншчыны праз два гады, гэта значыць у 1863 годзе2.

Доктар Заблоцкi пiсаў польскiя патрыятычныя вершы, а Ражанскi такiя самыя песенькi на беларускай гаворцы3; апошнi разам з Канстанцiнам Калiноўскiм друкаваў народную газету пад назвай «Мужыцкая праўда» з подпiсам «Яська-гаспадар з-пад Вiльнi», i пару песенек i «гутарак» на гэтай жа мове выдаў Бранiслаў Шварцэ ў Беластоку.

Канспiратыўная арганiзацыя пашырала свае ячэйкi ў гу­бернях Гродзенскай, Вiленскай, Мiнскай i Ковенскай, уладкоў­ваючы на пасады сельскiх настаўнiкаў i валасных пiсараў студэн­таў i iншых патрыётаў, якiя, працуючы з энергiяй i самаахвярнасцю, разгарнулi сваю карысную дзейнасць.

Народ чакаў выбаўлення ад маскоўскай няволi i прыгнёту прыгоннiцтва i па ўсiм краi ставiўся зычлiва да агiтатараў, доказы чаго праяўлялiся ва ўсе часы канспiрацыi i потым, падчас паўстання.

Каб пераканацца ў сапраўдным настроi народа i супраць­дзейнiчаць агiтацыi, якую праводзiў урад праз папоў i iншых лiхадзеяў, Калiноўскi i Ражанскi чаc ад часу рабiлi паспяховыя пешыя вандроўкi па шырокiм краi пад розным выглядам; завязваючы асабiстыя сувязi, распаўсюджвалi свае газеты i пераконвалi, на чыiм баку трэба змагацца, як i дзе трэба шукаць выбаўлення ад прыгнёту. Дзякуючы гэтым працам i высiлкам паўстанне на Лiтве здолела пратрымацца з вясны да позняй восенi, бо харчаванне i праваднiкоў паўстанцам дастаўлялi выключна адны сяляне, нягледзячы на ўсе цяжкасцi i строгую адказнасць, якая пагражала iм з боку маскоўскага ўрада.

 

 

 

Калiноўскi  пашырае  арганiзацыю

(Э. Заблоцкі)

[...] Вскоре после варшавских происшествий в 1861 г.1 он [В.Урублеўскi] предложил мне приехать к нему в Соколку2. Приехавши туда, я застал там следующее общество: питейно-акцизного надзирателя Сонгина, ксендза Козловского из Царства Польского и Константина Калиновского, с которым я тогда и познакомился. Разговор шел о варшавских происшествиях. Константин Калиновский и Врублевский сказали мне, что составляется организация Народного польского правительства, которая скоро должна сформироваться по всей Литве, и предложили мне принять в ней участие, а ксендз Козловский вызвался даже привести меня к присяге, но [так] как я решительно отказался от этого, то разговор об организации прекратился3. [...]

Спустя несколько месяцев Калиновский с Врублевским опять были в Гродно, приглашали меня к себе и наговаривали при­нять участие в организации, но я отказался. Уже летом 1862 г. приехал из Царства Польского какой-то агент Народного жонда4 к Врублевскому, и я встретил их обоих и Константина Калиновского в Гродно на улице; после отъезда агента Калиновский сказал мне, что он собирается в Вильно5 и, чтобы со временем можно было дать мне видную должность в организации, заявит Дюлерану, что я был помощником Врублевского (именовавшегося каким-то значительным в организации лицом6), хотя я должности никакой не исправлял. При этом Калиновский добавил, что он предлагает мне должность в организации потому, чтобы в ней было более людей одного с ним положения, т.е. не принадлежащих к классу помещиков, иначе последние заберут всю власть в свои руки; я принял его предложение.

 

Сямейная  апазiцыя

(С. Калiноўскi)

Сын мой двух имен Викентий и Константин по приезде в 1861 г. из Петербургского университета домой начал прежде помогать мне в хозяйстве, после, поссорившись со своею мачехой, объявил мне, что хочет искать себе места, на что я ему ответил, что хорошо делает, потому что ты, как хорошо образованный человек, можешь получить место, а мне нужно стараться, чтобы был кусок хлеба для малых детей. Когда же я его спросил, куда ты думаешь ехать, он ответил мне, что в Гродно, почему нанял я ему подводу и дал на дорогу 12 руб. По приезде в Гродно он остановился в заезжем доме, а подводу отпустил обратно. В 1862 году приехал около пасхи нанятою подводою домой и объявил мне, что есть надежда получить место, нужно только больше хлопотать. Сын мой первый раз уехал в Гродно в марте месяце. Другой раз уехал в Гродно неделю или две после пасхи и приказал ехать в Великую Берестовицу1, откуда на обратной подводе хотел ехать в Гродно, но этого не случилось, потому что подводу отпустил обратно, а через две недели приехал на нанятой подводе из Гродно за вещами и постелью, объявив мне, что имеется в виду место следователя в Уголовной палате2, а потому и нужно там служить до открытия вакансии, на что я ему сказал: «Вот и слава Богу, что ты получишь место, бери вещи и уезжай с Богом». В месяце октябре или позже, приехав домой, жаловался, что нельзя жить без жалованья, а доходов очень мало, почему и просил у меня денег, и я, заняв 25 руб., отдал ему, и он уехал обратно в Гродно. 5 декабря 1862 года я получил от него письмо, написанное из Петербурга, и с этого времени, где он находился, что делал, мне совершенно неизвестно. Когда полковник Казанли3 приходил с отрядом и спрашивал о моем сыне, я ему все рассказал и отдал письмо, писанное из Петербурга 5 декабря 1862 г.4

 

 

Рэарганiзацыя  ЛПК

(Э. Кучэўскі-Порай)

Пасля майго вяртання дадому1 я звязаўся з Антонам Залескiм, запрапанаваў яму ўвайсцi ў Арганiзацыю Руху i сказаў, што веру ў паспяховасць нашай працы пры ўмове, што мы будзем пастаянна i рашуча трымацца першай праграмы2, якая намячала выкарыстанне ўсiх сродкаў, пакуль справа дойдзе да адкрытай барацьбы. Антон З[алескi] пагадзiўся. Мы вярнулiся ў Вiльню, дзе пасля выклiку членаў з iншых ваяводстваў адбылася нарада, на якой мы павiнны былi ўстанавiць парадак працы, а таксама нашы адносiны з Камiтэтам Руху ў Варшаве.

На гэтай нарадзе ад Вiльнi былi: Эдмунд Вярыга i Зыгмунт Чаховiч.

Ад Вiленскага ваяводства: Антон Залескi i я.

Ад Гродзенскага ваяводства: Канстанцiн Калiноўскi.

Ад Мiнскага ваяводства: д[окта]р Чакатоўскi3 i Заблоцкi4.

Ад Ковенскага ваяводства — ад гэтага апошняга ваяводства прыбыў пазней Сволькен.

Ад Камiтэта Руху Нестар Дзюлёран [a].

Мы ўжо з самага пачатку бачылi — нашы сродкi такiя малыя i мы павiнны змагацца з такiмi рознымi элементамi, што здавалася немагчымым распачаць якую-небудзь працу. Уяўленнi пра патрэбы краю былi таксама такiмi рознымi, што мы не маглi зразумець адзiн аднаго. Калiноўскi пярэчыў су­праць усяго, не даў нiкому гаварыць, дык мы папрасiлi яго, каб дазволiў нам спачатку паразумецца памiж сабой, а потым ужо з iм разам. Згадзiўся i выйшаў з пасяджэння. Але i тут яснай пастаноўкi пытання не было; адны разумелi справу так, што адразу без падрыхтоўкi павiнны рабiць паўстанне, iншыя ж — што спачатку трэба падлiчыць сродкi, назапасiць сiлы. На першы погляд здавалася б нелагiчным гаварыць пра назапашванне сiл, бо як жа пачынаць паўстанне без людзей. Але па сутнасцi мы зыходзiлi з розных поглядаў на тое, якiя маштабы павiнна прыняць назапашванне сродкаў. Адны проста хацелi шляхецка-гараджанскага паўстання; Калiноўскi як хлопаман быў толькi з народам. Я ж лiчыў, што трэба дакладна трымацца праграмы Камiтэта i заклiкаць да паўстання ўсю нацыю. Мы з Калiноўскiм зблiжалiся ў прынцыпе, але адрознiвалiся ў сродках; я хацеў выклiкаць i выкарыстаць сiлы праз прапаганду ў нацыянальным духу, ён збiраўся скарыстаць кожны сацыяльны стымул, каб выклiкаць хваляваннi, не дбаючы сёння пра тое, якiя будуць з гэтага вынiкi.

Аднак усе меркаваннi выказвалiся ў няяснай форме; нiхто не мог ахапiць i зразумець такой вялiкай задачы, толькi сёння здалёку можна пранiкнуць поглядам праз гэтую стыхiю i ўбачыць, што кожны з нас кiраваўся хутчэй iнстынктам або грунтаваў свае погляды больш на ўражаннях уласнага жыцця, чым на поўным ахопе нацыянальнага пытання. I хоць спачатку гэтага раздваення нельга было заўважыць, аднак у сваёй сутнасцi кожны з нас ужо не даваў гарантый патрэбнай згоды i адзiнства, не падыходзiў да працы з адным прынцыпам, хаця мэта была адна i тая ж.

Канстанцiн Калiноўскi [b] маючы за плячыма вопыт стасункаў з народам, у глухiм стогне няволi шукаў той сiлы, каб узняць народ да ўзроўню рыцара, што змагаецца ў iмя патаптаных правоў чалавека. Ён адчуваў гэты агульны пульс у сялянах усёй Польшчы6. Так збiраўся дзейнiчаць i на такi зыходны пункт для дзеянняў указваў; аднак вiдаць, што той стогн быў недастатковай сiлай для такой вялiкай справы. Яго «Мужыцкая Праўда», хоць i крыху змененая, не мела, як я ўжо казаў7, нiякiх вынiкаў.

Эдмунд Вярыга [c]; гараджанiн, лiчыў, што гэты пласт народа, аб’яднаны са шляхтай, з’яўляецца дастатковай сiлай, а Антон Залескi, шляхцiц, верыў у гарачы i магутны ўдзел шляхты. Зыгмунт Чаховiч [d], у  сваю чаргу, не верыў нi ў якi накi­рунак або ў працу, заснаваную на праграме; пакiдаў гэта на волю сляпога выпадку. «Мы ў маленькай лодачцы пасярод вялiкай буры, — казаў ён, — розныя элементы не прыйдуць да згоды».

Што да мяне, я рашуча трымаўся працы, абвешчанай праграмай, патрабаваў яе выканання, не лiчыў слушным парываць з ёй, калi мы яшчэ не зрабiлi анi кроку; калi iдэяй праграмы з’яўляецца заваёва незалежнасцi агульнымi сiламi, то трэба, каб увесь народ пранiкся гэтай iдэяй i паверыў ва ўласныя сiлы [e]. Кiраўнiцтва Арганiзацыяй паводле праграмы было гарантыяй яе ажыццяўлення. Трэба было выйсцi на шлях прапаганды разнастайнымi магчымымi сродкамi, пранiкнуць з гэтай iдэяй у самыя глыбокiя сацыяльныя пласты i не распачынаць паўстання, пакуль прапаганда не будзе праведзена ў поўным аб’ёме.

I таму я пастаянна падтрымлiваў усе пункты праграмы або першай адозвы Кам[iтэта] Руху i, калi Дзюлёран унёс прапанову поўнай i безумоўнай залежнасцi ад Камiтэта Руху, я адразу ж далучыўся, што было падтрымана абсалютнай большасцю. Эдмунд Вярыга, Чакатоўскi энергiчна выступалi супраць гэтага10. На гэтым пасяджэннi паводле прапановы Дзюлёрана была прынята пячатка Лiтоўскай Арганiзацыi з надпiсам: «Адвага. Развага»11.

Назаўтра было пасяджэнне для абрання Лiтоўскага Правiн­цыяльнага Камiтэта; у яго склад увайшлi: Зыгмунт Чаховiч, Эдмунд Вярыга, Канстанцiн Калiноўскi, Ян Козел (з ранейшага камiтэта Звяждоўскага) [...].

У склад Лiтоў[скага] Кам[iтэта] Руху ўвайшоў, апрача вы­шэй­пералiчаных членаў, п.Банольдзi як начальнiк горада Вiльнi.

Вярыга, якi абапiраўся на гарадскi элемент, мусiў iсцi з iм наўпрост па шляху блiзкага паўстання, бо гэты элемент не вымагаў нi падрыхтоўкi, нi чакання. Чаховiч верыў у наканаванне. Козел (пасля «Скала»), адстаўны рускi iнжынер12, гуляў у шалёнага рэвалюцыянера; яму не трэба было зброi, бо «ў руках рэвалюцыянера i гаршчок страшная зброя». Ён гучна разважаў пра баталiі (пэўна, гаршковыя) i стратэгiчныя пункты. У канцы з’явiўся Банольдзi, якi прыбыў у край з Iталii, не ведаючы яго патрэб, мог меркаваць толькi аднабакова i памылкова13.

Са складу бачым, што Вярыга меў поўную магчымасць дамiнiраваць са сваiмi прынцыпамi — яны адпавядалi духу Камiтэта Руху ў Варшаве, якi вiдавочна ўступаў на гэты шлях.

 

 

Лiцвiны  ставяць  умовы  Варшаве

(А. Авейдэ)

Сношения с Литвой. Мы уже видели, в каком жалком положении находились они до октябрьского переворота1; пародия белостокской организации находилась в заведовании Центрального комитета, а об остальной части Литвы доходили в Варшаву лишь темные, неопределенные слухи. Эти слухи, нако­нец, разъяснились в первой половине ноября месяца с прибыти­ем в Варшаву уполномоченного делегата Виленского провинци­ального комитета кандидата С.-Петербургского универ­ситета Эдмунда Вериго2. Вериго приехал в сопровождении помощника виленского агента Дюлёрана, молодого человека Вилькошевского [f], с полномочием завести и упрочить сношения между провинциальным и Центральным комитетами. Шварц получил поручение принять прибывшего делегата; однако же, когда он прямо объявил, что с Шварцом не будет говорить ни одного слова, Комитет назначил на место его сперва меня и Богдановича, а потом одного меня. Из всего сказанного мне Веригой я узнал следующее.

После толчка, данного Яном Франковским под влиянием усилий Шварца [и] Дюлёрана, образовался наконец в Вильне провинциальный комитет. Времени его окончательного образования не помню, во всяком случае это последовало не прежде августа месяца 1862 г. Членами этого комитета в минуту прибытия Вериго в Варшаву были следующие лица: он, Вериго, кандидаты С.-Петербургского университета помещики Сигизмунд Чехович3 и Константин Калиновский, виленский фотограф Ахилл Бонольди, отставной русский военный инженер Яков Козелло и виленский доктор Длуский [g]. Комитет после своего образования, хотя еще не вошел в непосредственные сношения с Центральным комитетом, но в основании признал себя в зависимости от него, принял июльский устав, призвал Дюлёрана в свои заседания и мало-помалу начал заводить в Литве организацию. Вскоре, однако же, с самого начала действий возникли разные споры и недоразумения между Комитетом и Дюлёраном, Шварцом и другими варшавскими агентами в Гродненской губернии, споры, которые перешли в открытую вражду. Поводы к этому были весьма серьезные и основательные, а именно: литовцы отчасти по причине различия в местных составных элементах народонаселения, отчасти потому, что хотели действовать благоразумнее нашего, нашли необходимым сделать некоторые отступления от июльского устава6 и от варшавской системы действий. Они ни за что не хотели начинать свои действия формированием десятков, а все свои усилия обращали исключительно на устройство главных воеводских органов7. Кроме того, признавая немногочисленных христианских жителей в городах Литвы достаточно приготовленными в революционном отношении, они постановили обратить всю возможную силу пропаганды на крестьян и поэтому прибавили к органам июльского устава «начальников приходов», исключительно предназначенных для этой цели. Между тем Дюлёран, ученик и поклонник варшавской школы десятков, не только противился такому, по его понятиям, белому злоупотреблению, но начал под крыльями Комитета действовать по своему, по варшавскому образу, мешая на каждом шагу благоразумным литовским стремлениям. Кроме того, Шварц и его агенты в Гродненской губернии еще более увеличивали замешательство [h]. Будучи не в состоянии ни убедить, ни обуздать Дюлёрана и других, виленский комитет постановил решительными мерами восстановить разрушавшийся по­ря­док и потому удалил из среды своей Дюлёрана, запретил членам организации под страхом наказания слушаться в чем-нибудь кого-либо из варшавских агентов и приказал убить Шварца при первом появлении его в пределах Литвы. Желая, однако, в то же время находиться в непрерывном единстве с Варшавой, Комитет отправил туда Веригу с рапортом о состоянии организации в Литве и с разными своими требованиями.

Из представленного мне рапорта я увидел, что литовская организация слаба и только еще начинала формироваться, но что литовцы действуют хорошо и успешно. Воеводские органы существовали уже на деле (хотя не в полном составе) в Гродненской, Ковенской, Виленской и отчасти в Минской губерниях; кроме того, в Вильне и других губернских городах, в которых находится более христиан-католиков, заводились десятки, могущие служить опорой Комитету и его властям и могущие быть полезными для их действия. Число всех заговорщиков, насколько помню, не превосходило 3000 человек, наиболее же развитой была Гродненская организация. Денег Комитет не имел еще вовсе, за исключением организационных складок.

Из подпольных листков издавались: «Знамя Свободы» («Chorógiew Swobody»), редакцией которого занимались сами члены Комитета, и два на белорусском наречии для крестьян «Гуторка старого деда» («Hutorka staraho dzieda»), «Мужицкая правда» («Mużyckaja prawda»), которых редактором был Константин Калиновский9.

Требования Вериги заключались, между прочим, в следующем: 1) издать устав, определяющий взаимные отношения двух комитетов; 2) оба они должны быть признаны вполне рав­ными, а Центральный только первым между равными; 3) упол­но­мо­ченные от обоих Комитетов, постоянные агенты или комиссары, должны быть тоже равными как в отношении пред­назначаемой им роли, так и в отношении правил для их назначения и удаления; 4) назначить окончательный срок восстания не иначе, как с согласия обоих комитетов; 5) не по­сылать из Варшавы в Литву решительно ни одного агента, за исключением постоянного виленского; 6) удалить безотлагательно Дюлёрана и тоже безотлагательно отдать белостокскую организацию в заведование Литовского комитета.

Центральный комитет с первого раза отказал Вериге во всех пунктах; однако же приказал мне всеми силами стараться войти с ним в соглашение и написать требуемый устав. После некоторых переговоров мне удалось наконец убедить Веригу сделать значительные уступки; Комитет уступил тоже, и мы составили устав, который был принят обеими сторонами. Главными пунктами этого устава были: 1) первенство и власть Центрального комитета остались неприкосновенными; 2) комиссар его в Вильне пользовался большими правами, чем уполномоченный литовский агент в Варшаве; 3) власть провинциального комитета в пределах провинции признавалась полной и исключительной; однако же она ограничивалась приказаниями Центрального комитета, контролем комиссара и необходимостью его согласия при решении некоторых вопросов первостепенной важности. Для этого была установлена отдельная комиссарская печать; 4) постановлено было больше не посылать из Варшавы агентов в Литву; 5) срок восстания решено было назначить с согласия литовского уполномоченного агента; в противном случае Литва увольнялась от обязанности принять его. Кроме того, Дюлёран был удален; на его место до времени назначения другого был послан Юлий Верещинский, а Белосток должен был перейти в заведование провинциального комитета тотчас же после утверждения взаимных соглашений договаривавшихся сторон.

Хотя Верига по моим просьбам и настояниям принял устав, однако же недоверие к Варшаве, выработанное прошедшими нелепостями ее агентов, было столь велико в литовцах, что провинциальный комитет не утвердил условий, заключенных своим уполномоченным, не допустил Верещинского в свои заседания и выслал другого своего члена, Длуского, для новых переговоров, на основании прежних своих требований. Длуский прибыл в Варшаву в начале декабря месяца и находился здесь до минуты восстания. Однако же, несмотря на столь продолжительное время, несмотря на всевозможные уступки со стороны Центрального комитета и на мои самые напряженные усилия, согласие между нами не состоялось. Недоверие и настойчивость провинциалов были слепы, а Длуский был упрямый, твердый до закоснелости литовец, при том человек тупой и теряющийся в мелочах [i].

Таким образом, согласие между самыми важными русско-польскими провинциями не было установлено до самой минуты революции.

Силы литовской организации, конечно, не могли значительно увеличиться по самой краткости времени. Мы не получили из Вильна ни копейки; равным образом эта провинция ничего не доставила на покупку оружия.

 

 

«Суровы  гродзенскi  камiсар»

(В. Ратч)

Далеко деятельнее, энергичнее и способнее всех воеводских комиссаров для революционного дела оказался Калиновский. Суровый гродненский комиссар не деликатничал и не церемонился. Не останавливаясь ни пред какою мерою, он издавал самые решительные приказания по воеводству и зорко следил за исполнением делаемых распоряжений и за деятельностью панов, членов организации. Вообще он избегал назначения белых и по возможности придерживался мелкопоместного шляхетства, лекарей и служащих.

*

В конце мая он признал необходимым личным своим объездом воеводства1 восстановить значение революционной власти в виду шляхетства, на которое аресты и казни в Вильне производили своего рода действия; свысока принимал он помещиков, которые к нему являлись, всюду по предварительному распоряжению был для него приготовлен экипаж, расставлены лошади, местные власти организации должны были встречать его на границах своих участков и провожать в путь. За малейшее упущение в оказании должного почета он, не стесняясь суровых, делал замечания, и проезд революционного правителя Гродненского воеводства оставил после себя общий страх.

 

 

У  Брэсце  i  Беластоку

(А. Гофмейстар)

В апреле, кажется мне, во время пасхи, был я в трактире купца Глуховского, куда я обыкновенно отправлялся читать газеты. Подходит вдруг ко мне совершенно мне незнакомый человек, рекомендуется под именем Чарноцкого и говорит, между прочим, что он есть комиссар Народного жонда, предлагает же мне звание гродненского гражданского воеводы. На такое странное и нелепое предложение я не мог ответить иначе, как то, что я этого звания принять не могу. Начал уговаривать меня, что я должен это сделать для блага отечества, что я имею репутацию хорошего патриота, хорошо обращаюсь с крестьянами и что на это звание нужно непременно помещика, иначе между помещиками эта должность не будет иметь никакого значения, и тому подобные делал мне замечания. Говорил мне о лесничем Врублевском, о Заблоцких, знакомых мне в Гродне, и разговор, как обыкновенно в такие времена, кончился политикой1.

Гораздо после я узнал, что это есть Калиновский, имеющий родственников в Брестском уезде в имении Видомль2.

День спустя Чарноцкий отыскал мою квартиру и принес мне приказ, носящий печать гродненского комиссара, с тем чтобы я немедленно отправился в Белосток, куда меня будто бы требует военный воевода. Время было такое, что я после многих колебаний решился отправиться по указанному адресу. Звание же мое воеводы я никогда не считал действительным и видел в самом названии что-то ребяческое.

В Белостоке я отыскал квартиру Чарноцкого и отправился с ним к Духинскому3, живущему у какого-то молодого доктора (фамилия немецкая — не помню). Там я застал Врублевского над картой вместе с Духинским, очень занятых, притом множество лиц, приходящих и уходящих, которых я ни прежде, ни после не видел, сцена, подобная, как на толкучем рынке, всякий торопился. Пробыл я там недолго, с Духинским почти не говорил, потому что ему некогда было4.

На другой день мы опять отправились с Чарноцким к Духинскому, но уже на другую квартиру. Тот раз он проживал у какого-то учителя, фамилия, кажется, Абрамович5. Тут Духинский показал мне свою номинацию с подписью генерала Высоцкого, расспрашивал меня о разных вещах6, и так мы расстались7. Духинский пытался собирать шайку8.

Меня Калиновский отправил в Гродно с тем, чтобы печать воеводы я отдал Заблоцкому, но ни мандатов, ни бумаг никаких мне не давал и, кажется мне, очень был рад, что я не вмешиваюсь ни в какие распоряжения. Пробыв только один день в Гродне, я возвратился в Брест и от того времени никуда уже больше не выезжал, ни с кем уже не встречался из лиц революционной партии, кроме одного Чарноцкого, ездившего из Бреста в Кобрин, Пружаны и, наконец, Бог знает куда. Но с августа или с сентября я уже вовсе его не видал.

 

 

Аповед  працягвае  Э. Заблоцкi

Вскоре после этого1 приехал из Вильно помещик Гофмейстер (с ним я был знаком прежде), сказал, что он воеводский Гродненской губернии, а мне вручил мандат на звание его помощника, и что в управление мое вверяется 3 уезда: Гродненский, Волковысский и Слонимский2, которыми я должен буду заведовать на основании инструкции; последнюю я действительно вскоре получил (чрез кого — не помню) от комиссара Гродненской губернии Константина Калиновского, жившего тогда в Белостоке. Содержание инструкции, сколько я теперь помню, было следующее: 1. Составить организацию во вверенных мне уездах, т.е. назначить уездных начальников, при них 5 референтов, которых могло быть и 3, потому что допускалось одному лицу исправлять две должности, и окренговых; впрочем, назначение последних отдано было в распоряжение поветовых (уездных) начальников, референты были: военный, кассир, опеки и коммуникации. 2. Получать еженедельно рапорты от поветовых и с своим заключением представлять таковые воеводскому комиссару, и 3. Разъяснять сомнения поветовых, если они встретят какие-либо препятствия в отправлении своей должности.

*

Впоследствии3, когда сформировались шайки, то вследствие распоряжений военных начальников организация пришла в расстройство, тем более что в уездах Волковысском поветовый Глиндзич скрылся, избегая преследования правительства4, а в Слонимском поветовый Симонович был арестован. Сообщение между уездами прервалось, что препятствовало получать какие-либо сведения. Поэтому Калиновский прибыл в Гродно, чтобы устроить организацию, а вместе с тем побудить к деятельности ее членов, и для этого, как равно и для того, чтобы еще более удостовериться в действительности бездействия чиновников организации, предложил мне отправиться вместе с ним в Волковысский и Слонимский уезды. Мы поехали, сколько припоминаю, так: сперва к помещику Спиридовичу, от него в имение Алексипец помещика Завистовского, далее к помещику Биспингу, имение Верейки, там ночевали5, потом, кажется, в имение Гнезно, к помещику Константину Тарасовичу, далее уже станции6 не помню. Из вышеозначенных помещиков не застали мы дома только Завистовского, бывшего тогда референтом коммуникации, и Калиновский написал ему и оставил выговор, так как им, Калиновским, сообщено было заблаго­временно о нашем приезде по этому тракту.

В то время по дороге далее на Волковыск местами были расположены войска, то и проезжать по этому тракту было опасно, поэтому мы поехали в Слонимский уезд, где заехали к одному из окружных этого уезда, помещику Яголковскому, в имение Луконцо, куда Калиновский пригласил помещика Иосифа Стравинского и назначил его поветовым Слонимского уезда7. Чрез какие дворы мы ехали потом, я не помню, знаю только, что были еще у помещика Орды [j] (имение его не помню), мы от него прибыли к помещику Свержинскому, имение, кажется, Городно, где встретили помещика Керсновского, и с ним же поехали в имение последнего, в 3 или 4 верстах от которого был повстанческий лагерь, куда мы с Калиновским пошли в тот же вечер.

Это было в конце апреля или начале мая, и недалеко от почтовых станций Миловид и Чемел Калиновский выдал предводителям шаек, а именно Ляндеру, Юндзиллу и др., какие-то книжки для ведения счетов и поверил прежние расходы, что продолжалось до 3 часов ночи, но, узнав, что приближаются войска, мы ушли оттуда8 и потом поехали назад в Гродно, по тому же самому тракту, т.е. чрез имения Керсновского, Свержинского, Яголковского, от которого Калиновский предложил мне доехать к бывшему мировому посреднику Лясковскому, так как вблизи имения его находилось имение отца Калиновского Якушовка, куда мы и ездили. Пробыли там около 3 часов9, возвратились опять к Лясковскому. Откуда Калиновский, как он сам говорил мне, поехал в другие шайки, а я возвратился в Гродно [...].

Спустя неделю прибыл в Гродно Константин Калиновский, пригласил меня на квартиру к Ильдефонсу Милевичу (в доме Фукса на Доминиканской улице) и сообщил мне, что в Вильно произведено много арестов, поэтому его, Калиновского, призывают туда10, и он, уезжая, предлагает мне занять его место комиссара, хотя бы только номинально, тем более что по инструкции Жонда от комиссаров отнята была тогда военная часть11 и комиссару поручалось наблюдать за деятельностью воеводских и доносить ему, Калиновскому, если в уездах окажется расстройство или бездействие организации. При этом добавил, что как он, так и Жонд были мной недовольны, потому что в уездах у меня организация существует только номинально, а в некоторых местах ее даже нет вовсе, поэтому он имеет поручение передать должность воеводского помещику Станиславу Солтану или тому, кого последний укажет. От Милевича мы пошли к Солтану, и когда я дорогой отказывался от предлагаемой мне должности комиссара, то Калиновский объявил мне, что в таком случае он отдает меня в руки законного правительства, сказавши: «Нет, брат, теперь не время отнекиваться, когда иностранные державы ведут переговоры так успешно в нашу пользу, а вы, трусы, падая духом, хотите дать России средства убедить их, что у нас только ребячество, как и действительно, и нет настоящего патриотизма. Я вас всех вижу, а потому и прибегаю к таким средствам, чтобы заставить служить Жонду Народовому и тем убедить иностранное правительство, что патриотизм у нас существует». После этой угрозы я спросил Калиновского, каким путем мне будут доставляться сведения из уездов. На это он сказал, чтобы об уездах Белостокском и Сокольском я не беспокоился, потому что там он приищет человека, но кого он приискал — мне неизвестно; уезды же Гродненский, Волковысский и Слонимский подчинены им ксендзу Чоповичу, который назначен им помощником комиссара, и при этом объяснил мне, что помощники комиссаров имеют право сноситься с ним, Калиновским, непосредственно.

Придя к Солтану, Калиновский при мне предложил ему принять должность воеводского, но Солтан, как и прежде, отговариваясь болезнью жены, отказался принять должность, а предложил двух кандидатов: Каминского (Ивана) и доктора Цехановского. Сам же обещал содействовать организации советами. Но на должность воеводского назначен был помещик Сильвестрович (гродненский поветовый), его место занял Иван Каминский (окренговый12), кто же принял должность последнего, мне неизвестно; вскоре после этого Калиновский уехал в Вильно и оттуда чрез несколько времени и[сполняющий] д[олжность] воеводского Сильвестрович получил бумагу, в которой требовали от него донести, в каком состоянии находится организация и дух народонаселения. По получении этой бумаги Сильвестрович пригласил меня на квартиру Ильдефонса Милевича (это было, кажется, в июне 1863 г.) и мы втроем, т.е. я, Сильвестрович и Милевич, составили ответ следующего содержания: так как в настоящее время вследствие строгости законного правительства такой повсеместный упадок духа, что нельзя рассчитывать на содействие населения, поэтому если Жонду угодно продолжать борьбу, то пускай Царство Польское дает средства на это, тем более что воеводская организация расстроилась и для продолжения восстания не имеется ни денег, ни людей.

 

Дапаўняе  I. Стравiнскi

На другой день после принятия им [Стравінскім] номинации1 он отправился к Яголковскому, где застал Калиновского и Эразма Заблоцкого, неизвестных ему до того времени. Калиновский, назвавшись комиссаром, поручил заняться устройством организации в уезде, сообщения с шайками, предлагая для исполнения этого последнего поручения посылать в места расположения шаек нарочных под предлогом надобностей почтовых, советовал ему переехать в Слоним, а когда он на это не согласился, то потребовал устройства сообщения с городом, обещая для исполнения этого прислать к нему своего агента. В это же время Калиновский, вручив ему печать, предложил принять какой-то псевдоним и забрать из Слонима оставшиеся после арестованного доктора Симоновича бумаги, подлежащие ведению начальника уезда, назвав при этом какое-то лицо, незнакомое ему, Стравинскому, у которого, по его, Калиновского, словам, должны были находиться бумаги.

 

 

 

Iнспектаванне  атрада
ў  Падляшшы  за  Бугам

(Ю. [А.] Ягмiн)

Расположившись около дома лесничего, Стасюкевич получил бумагу от брестского повятового, чтобы приготовить свою партию к смотру какого-то важного в жонде лица, имеющего приехать на днях к нам. Сейчас же у нас поднялась беготня, суета, чистка и починка амуниции, приналегли и на фрунтовое обучение, даже мне было приказано привести в порядок свои бумаги1. Наконец ожидаемый посетитель приехал. К назначенному часу его приезда вся партия была выстроена развернутым фронтом, на правом фланге кавалерия, потом стрелки и на левом косиньеры, за срединою отряда был выстроен обоз партии. Аккуратно в назначенный час подъехала бричка и в ней какой-то господин в черной круглой барашковой шапке и партикулярном2 пальто; подъехав к фронту, неизвестная особа снял с себя пальто и появился в серой чемарке3, шитой черными шнурами, в больших сапогах, с револьвером и кинжалом за поясом, он был росту выше среднего, широкоплеч, сутуловат, крупные мясистые черты лица с окладистой маленькой жидкою бородой имели что-то нахально-дерзкое. Когда неизвестный начал подходить к правому флангу, Стасюкевич скомандовал «презентуй бронь!»4 и, салютуя неизвестному, поскакал ему рапортовать. Неизвестный с достоинством выслушал рапорт, поздоровался с партиею, крикнув ей: «Шануен бронцев ойчизны!!» Вся партия громко гаркнула: «Нех жие Польска!!». Затем неизвестный обошел медленно по фронту весь отряд, останавливаясь перед всяким офицером и спрашивая его фамилию и какого уезда, затем пропустил всех мимо себя церемониальным маршем, всякая проходящая мимо него часть была ободряема криками вроде: «Добже поляце!!», или «Добже косиньеже, нех згинон москали!!»5, или «Дзенкую стршельцев!!». Пропуская мимо себя обоз наш, неизвестный сделал замечание, что он немного велик для нашей малой партии. Потом, приказав распустить людей и дать всем нижним чинам по злотому (т.е. по 15 копеек), сам с Стасюкевичем отправился в хату лесничего, которого по обыкновению на время нашего прихода не было дома. Эта таинственная личность сильно заинтересовала меня, и я старался выведать его фамилию от Калинов­ских, с которыми он долго и фамильярно на один беседовал. Хотя они мне и назвали какую-то фамилию, вроде Хамовича, но я почему-то им не поверил, и так на ту пору этот господин, к которому Стасюкевич относился с особенным почтением, остался для меня загадкой. После удачного смотра и отъезда неизвестного сановника жонда народового Стасюкевич сообщил мне, что это был гродненский комиссар, объезжающий партии Гродненского воеводства; он между прочим сообщил Стасюкевичу, что дня три тому назад на Брестско-Бобруйском шоссе соединенные партии повстанцев разбили русский отряд около селения Миловиды6 и что получено письмо из Парижа от Чарторыйского, что в начале июля будет начало действий иностранных армий, которые к тому времени перейдут границу Царства Польского7... Впоследствии гораздо позже я узнал, что этот незнакомец был Константин Викентий Калиновский, ставший впоследствии диктатором Литвы и Белой Руси. Два брата его были у нас в партии, один, старший, доктором, а второй — унтер-офицером8.

 

 


 

 

«Чырвоныя»  зноў  бяруць  верх  у  Вiльнi

(Я. Гейштар)

I праўда, праз два днi пасля яго [Н.Дзюлёрана] ад’езду на агульным нашым сходзе першы Улад. Малахоўскi выступiў з папрокам, што цяперашняя дзейнасць Аддзела з’яўляецца як бы прымiтыўным iснаваннем, мы машынальна выконваем функцыi, а не ўмеем натхнiць край патрэбнай энергiяй для далейшай барацьбы i ахвяраў. Думку Малахоўскага падзялялi ўсе. Я ў сваiм выступленнi прадставiў коратка ўсю нашу дзейнасць, ажно да выхаду дэкрэта ўрада пра змены ў арганiзацыi1, i ўсе, не выключаючы Калiноўскага, пагадзiлiся са мной, што ў той перыяд мы рабiлi што маглі i выклiкалi досыць моцнае паўстанне на ўсiм даўнiм абшары Лiтвы. [...]

Выслухаўшы маё слова, усе зноў падзялiлi маю думку, што вiна за бяздзейнасць мае крынiцу ў Варшаве, а Малахоўскi ўсклiкнуў: «Хопiць жа гэтай пасiўнай ролi, Варшава не разумее нашых патрэбаў, мы самi павiнны думаць пра дабро Лiтвы, пастановiм усе тут прысутныя разарваць гэтую залежнасць, якая нас губiць». З гэтымi словамi кiнуў на стол адбiтак новай пячаткi, на якой над гербам Лiтвы было выразана: «Камiтэт кiравання Лiтвой»2. Апрача мяне, прысутнiчалi: Юз. i Канст. Калiноўскiя, Люц. Марыконi, Улад. Малахоўскi, Iгн. Лапа­цiнскi i Кар. Фалевiч. Потым зачыталi ўжо гатовы праект новых стасункаў памiж уладамi Кароны3 i Лiтвы. Паводле гэтага праекта, «Лiтоўскi камiтэт» быў па сутнасцi незалежным ад Варшавы ўрадам, камiсар з Варшавы меў у iм дарадчы голас i пасрэднiчаў у зносiнах з Варшавай, таксама як камiсар Лiтвы павiнен быў у такой самай ролi адправiцца ў Варшаву.

Надзвычай здзiўлены гэтай падрыхтаванай рэвалюцыяй i ўдзелам у ёй усiх членаў, нават самых памяркоўных, я запытаўся, цi падумалi яны, што ва ўмовах барацьбы такi сепаратызм проста здрада. Закрычалi, што бяздзейнасць i цяперашнi разлад не менш шкодныя, але прытым аказалася, што ўсе, не выключаючы Канст. Калiноўскага i Малахоўскага, не толькi не думаюць дзейнiчаць супраць мяне, але i далей разлiчваюць на маю падтрымку. Ведаючы толькi маё пераконанне наконт абавязкаў, яны хацелi прыйсцi з гатовым рашэннем, паставiць перад здзейсненым фактам, каб прыцягнуць мяне на свой бок i амаль прымусiць. Дзякуючы за асабiсты давер, за выразную з боку ўсiх зычлiвасць, я сказаў, што катэгарычна не згодзен на гэты крок, на маю думку, рэвалюцыйны i да таго ж непатрыятычны; калi б нават мне пагражала гiбель, пячатка як Аддзела, так i мая, як старшынi, знаходзiцца ў надзейных руках i ад iмя той часткi Лiтвы, якая лiчыць сябе назаўжды злучанай з Польшчай, будзе выдадзены пратэст супраць падзелу правiнцый i ўлады ва ўмовах барацьбы. Хоць усе яны добра ведаюць, што ўжо некалькi месяцаў таму я прызнаваў няздольнасць Варшавы i няведанне ёю нашых адносiн, але нельга прапаноўваць сродкi яшчэ больш шкодныя за тыя, якiя сёння маем.

Тады ўзяў слова Канст. Калiноўскi, у энергiчным высту­пленнi асудзiў варшаўскi ўрад, а пераважна Дзюлёрана, выстаўляючы яго беспрынцыповым пустамелем, якi першы прычынiўся да падзення першага Лiтоўскага камiтэта4, пры­знаўся, што Дзюлёран, адпраўляючыся ў Варшаву, каб на мя­не паскардзiцца5, разлiчваў на падтрымку Калiноўскага i Малахоўскага. I вось памылiўся, Калiноўскi за гэтыя некалькi месяцаў пазнаў мяне блiжэй i цяпер лiчыць мой удзел у Лiтоўскiм урадзе неабходным, ранейшую працу карыснай, ён бачыць ува мне прадстаўнiка ўсёй шляхты ў яе лепшай, патрыятычнай частцы, але дадаў: «Вы маеце голас як прадстаўнiк Лiтвы, i мяркую, што нiчога не будзеце мець супраць нашага праекта, калi на тое пагодзiцца ўрад у Варшаве». — «Але гэтага не можа быць», — адказаў я. — «Аднак гэта ёсць, — сказаў Калiноўскi, — бо Дзюлёран перад ад’ездам афiцыйна перадаў мне ўладу, а я як паўнамоцны камiсар урада пададзены тут праект прымаю i стаўлю пячатку камiсара».

Ужо маё папярэдняе выступленне падзейнiчала на iншых членаў Аддзела. Усе бачылi легкадумнасць Дзюлёрана, былi настроены супраць Варшавы за знявагу нашых прапаноў, але разумелi, што выкарыстанне пячаткi камiсара для надання моцы ад iмя ўрада такому сепаратыстычнаму праекту было ўжо злоўжываннем. Таму прынялi мой праект, каб адразу звярнуцца ў Варшаву, падрабязна апiсаць што адбылося, паказваючы, да чаго давяла ранейшая лiнiя ўрада; паслаць праект, прыняты ўсiмi членамi i намеснiкам урадавага камiсара, апрача мяне; нарэшце паставiць ультыматум: што калi на працягу некалькiх дзён не прыйдзе канчатковая рэзалюцыя, гэты праект увойдзе ў жыццё. Да гэтай адозвы я прыклаў пячатку Аддзела. Але адначасова з сваёй пячаткай далучыў свой асабiсты рапарт [...]6.

 

Смяротны  вырак  А. Дамейку

(Я. Гейштар)

Напярэдаднi падпiсання1 прыходзiць Малахоўскi i гаворыць: «Маю надзейнага чалавека не з жандармерыi2, а якi сам добраахвотна, адчуваючы моцную патрэбу, бярэцца выканаць вырак». Калiноўскi пытаецца, хто гэта такi. Калi Малахоўскi назваў iмя, мне незнаёмае i, на няшчасце, сёння забытае, адказвае: «За гэтага я ручаюся, што выканаў бы, але мы не можам даць на гэта дазвол». Малахоўскi пытаецца: «Чаму?» Калiноўскi гаворыць: «У яго жонка i некалькi чалавек дзяцей, а ў нас для выканання выракаў ёсць жандары». Тады я падышоў да Калiноўскага i сардэчна яго расцалаваў са словамi: «А мой жа ты шляхцiц дарагi!» Збянтэжаны Калiноўскi пытаецца, у чым справа. А я пад смех усiх калегаў, смех сардэчны i поўны сiмпатыi да Калiноўскага, тлумачу, што гэтую слабасць, або хутчэй шляхетнае сэрца, у якой ён увогуле абвiнавачвае шляхту, ён i сам мае ў высокай ступенi, калi тая акалiчнасць, што ў чалавека сям’я, утрымлiвае ад таго, каб паслаць яго на ахвяру.

 

 

Рэкамендацыйнае  пiсьмо  ў  Гродна

(С. Аржэшка)

Все, что знаю относительно устройства организации, состоит в следующем: со дня беспорядков в крае образовался Литовский комитет, сначала мало зависимый от Варшавского. Впоследствии, приобретя большую связь с Варшавским комитетом, он переименован в «Отдел, управляющий Литвою» («Wydziaі zarządzający prowincjami Litwy»), а вслед за тем, подпав под большую зависимость, получил название «Отдел исполнительный на Литве» («Wydział wykonawczy na Litwie»), под которым и сущестовал последнее время. Сколько было известно мне, Отдел исполнительный на Литве состоял из 5 членов, из коих были мне известны Яков Гейштор (как я помню — председатель) и Константин Калиновский (как заведующий отделением внутренних дел). [...] Относительно Калиновского я удостоверился таким образом: пред выездом из Вильно1 я зашел к Лепковскому. В это время у него был Калиновский, которого прежде я встречал у Малаховского. Лепковский объявил о моем выезде в Гродно, просил Калиновского дать мне письмо на случай протекции и охранения. Действительно, на другой день такое письмо я получил из рук Флерковского2. Оно было форменное, с надписью: «Отдел исполнительный на Литве, отделение внутренних дел», за подписью «Cham...» («Хам...»)3 и адресовано на имя комиссара Гродненской губернии, к которому я должен был обратиться чрез доктора Заблоцкого4. Письмо, как уверил меня Флерковский, было дано Калиновским и, как оказавшееся для меня ненужным, впоследствии мною уничтожено.

 

 

Coup  de’État

(Ю. Калiноўскi)

После бегства Дюлорана и coup de’état1, совершенного Константином Калиновским и Владиславом Малаховским (о чем ниже2), комиссар литовский получил название уполномоченного и права настоящего диктатора Литвы. Тогда название Wydział 3, хотя удержалось, не соответствовало первоначальной программе и было анахронизмом.

 

 

«Дыктатар  Лiтвы»

(В. Ратч)

Итак, когда Варшава собиралась вооруженною рукою скрепить обрывающиеся связи1, Калиновский хотел в то же время разорвать всякие сношения с Польшею. Весть об этой новой грозе не замедлила дойти до ржонда. Малаховский в насмешку написал к Дюлорану в Варшаву приглашение «милому другу» возвратиться в Вильну и вступить под власть диктатора, уже организованную и признанную2. На беду Дюлорана письмо к нему было передано присланным курьером Пршибыльскому, который и представил его на обсуждение членов ржонда. Они призвали Дюлорана к ответу; письмо было написано с такою ирониею, что они сперва даже не хотели верить, чтобы комиссар не был соучастником замысла Калиновского. Дюлоран бежал за границу. Растревоженный ржонд, в свою очередь, командировал в Вильну делегатом3 Оскара Авейде, одного из деятельнейших и способнейших своих членов, университетского товарища нового литовского диктатора. Авейде было поручено уломать Калиновского, урезонить его любовью к польской ойчизне, о которой самозванец-диктатор Литвы и Белоруссии решительно знать не хотел.

 

 

Сведчыць  сакратар  Калiноўскага

( I. Ямант)

Между петербургскими моими товарищами я узнал В.-К. Калиновского [k], которого летом 1863 г. я стал часто встречать на улицах. Всякий раз в минутных с ним разговорах я узнавал что-нибудь из интересовавших всех в то время новостей, но никогда положительно не мог узнать о занятиях Калиновского, ни об общественном его положении, конечно, подозревая в нем человека сколько-нибудь прикосновенного к текущим обстоятельствам. На запросы мои об его квартире он мне отвечал, что живет почти на предместье, куда приходит только ночевать, проводя же весь день в городе за работой, которой у него теперь пропасть.

Это было в половине июля. Калиновский предложил мне зайти с ним к одному его знакомому, чтобы поговорить посвободнее. Мы вошли к студенту Далевскому. Здесь в разговоре, при котором Далевский не присутствовал, Калиновский сказал мне, что, зная меня в университете пылким идеалистом, он не надеялся встретить во мне столько апатичности, которая-то и развивается вследствие бездействия, между тем как своими способностями я мог бы принести пользу общему делу. Я ему на то ответил, что сам я не прочь от какой-нибудь работы, лишь бы она мне была по вкусу, но что на свою руку я ничего не решусь предпринять и не вступлю в никакую обязательную и ответственную должность. «Ничего легче, — ответил Калиновский. — Ты любишь писать, у меня переписка большая, помоги мне в ней». Я согласился. Тогда я узнал, что В. Калиновский был комиссаром на Литве. Мы с ним уговорились сходиться в известные часы, смотря по надобности, ежедневно или через 2–3 дня на квартире Далевского, с которым меня сейчас же и познакомил.

В условные часы я являлся и, находя Калиновского, получал от него сюжет требуемой бумаги и обрабатывал ее тут же. Калиновский же в то время занимался чтением полученных корреспонденций. Или же если его не заставал, то получал от Далевского выписку содержания требуемой бумаги, которую, составив, я оставлял у Далевского для переписки начисто, если не мог сразу написать на бланке. Так прошел весь август месяц, в течение которого я, кроме мелких ответов на разные отношения властей воеводских, написал два обширных рапорта в Варшаву о состоянии литовского восстания и положении края1. Объясняя в них исключительные условия Литвы, я оспаривал пользу в присоединении воеводств Ковенского и Гродненского к управлению Царства. Составил циркуляр Отдела литовского к воеводам о подписании адреса к государю2. Составил тоже инструкцию приготовительным работам организации в воеводствах Минском, Витебском и Могилевском, как не могущих впредь заявить свои стремления вооруженными действиями3, и пр.

*

С июня месяца по сентябрь4 я часто занимался при К. Калиновском обработкою организационных бумаг, но занятия эти не были для меня обязательными, так как я в организацию не вступал5. Переписку, которую Калиновский удерживал с воеводствами, я не вел постоянно, а составлял только бумаги, требующие тщательнейшей отделки (как-то: циркуляры, полемику с Варшавой, не понимавшей местных отличительных условий Литовского края, и т.п.).

 

 

Калiноўскi  iнструктуе
начальнiка  ваяводства

(Ф. Канаплянскi)

[...] Дю-Лоран явился ко мне на квартиру с каким-то господином1. Предложив мне принять обязанность начальника губернии по организации2, Дю-Лоран объявил, что все подробности, объясняющие эту должность, и сведения о лицах, с которыми поставлен буду в обязанность сноситься, я получу от пришедшего с Дю-Лораном господина. Затем Дю-Лоран удалился, и я более его не встречал. Господин этот, назвавшийся Константином (впоследствии я узнал, что он Калиновский), вручил мне номинацию и три печати: одну для меня и две для передачи начальникам городов, кажется, Лиды и Трок. Вместе с тем он объяснил, что моя обязанность будет состоять в следующем: 1) обратить самое усиленное внимание на поспешность взыскания податей, так как средства организации приходили к истощению, а потому немедленно подтвердить начальникам уездов о самом точном исполнении предписанных на этот предмет правил, сущность которых мне не была передана; 2) из числа доставляемых начальниками уездов податных сборов 1/8 часть оставлять у себя на случай непредвиденных расходов, а остальные передавать ему, Калиновскому; 3) собирать, сколь возможно, точные сведения о находящихся в уездах партиях3, о средствах их существования как по части продовольствия, так относительно их снаряжения и в крайних и экстренных случаях делать распоряжения самому, обыкновенно же сообщать Калиновскому для совместного со мною совещания. Кто был военным начальником в губернии, Калиновский мне не сказал. В заключение он мне объявил, что снабдит меня полною инструкциею, но я не получил ее, и назвал мне всех лиц, с которыми я должен сноситься как с начальниками уездов [...].

Обо всех этих сообщениях из уездов я тогда же передавал словесно Константину Калиновскому, равно и все получаемые письменные уведомления сдавал ему для дальнейшего распоряжения. (Калиновский на все мои требования о месте своего жительства мне не объявил, а потому все встречи мои с ним, всего около пяти раз, были или у меня, или же на улице.) Затем обратно ко мне от Калиновского никаких распоряжений не было, и я сам таковых не давал ни одному из уездных начальников. Какую должность исполнял Калиновский, мне неизвестно, но я был подчинен ему и считал его членом Литовского комитета. Он неоднократно напоминал мне о необходимости избрать для себя agenturu, как-то: воеводских: военного начальника, контролера, кассира, экспедитора, но я, не желая принять на себя этого дела, всегда просил Калиновского, чтобы он сам этим озаботился. Между тем время шло, [с] назначением этих лиц он медлил и даже, кажется, вовсе не распорядился. Указал мне только Сигизмунда Чеховича как занимавшего должность экспедитора, с которым все мои сношения ограничились тем, что я передал ему для рассылки по уездам бланкеты на контрадрес, когда он пришел ко мне, и был у него один раз на Скопувке в квартире рядом с домом Жабы по делу той же рассылки бланков. Более затем лиц, увлеченных потоком восстания, я никого не знал, кроме Суходольского4 и Лавреновича (как узнал в комиссии — Лангнера). Первого из них привел однажды Калиновский и представил мне как личность, с которою я должен был сноситься в отсутствие его, после чего Суходольский приходил ко мне другой раз и получил от меня 75 руб. на свое содержание из 300 руб., принятых мною от Калиновского. В один из последующих ко мне визитов Суходольский снова получил от меня 75 руб. Вообще же Суходольский являлся ко мне за получением известий из уездов и должен был передавать обо всем, что узнает, Калиновскому. [...] Однажды Калиновский явился ко мне на квартиру с инженерным офицером и, назвав его Малаховским, представил мне как начальника города.

 

 

Друкарскi  станок  землявольцам

(А. Авейдэ)

С восстания1 я раз, еще в марте месяце, послал поручение Огрызко2: спросить Центральный Русский комитет3, может ли он вообще чем-нибудь помочь восстанию и чем именно? И получил через Вильно ответ, что члены Комитета откровенно объявили о невозможности подать нам какую-нибудь помощь, разве что будут стараться влиять на общественное мнение в нашу пользу.[...]

С тех пор, т.е. с марта месяца 1863 г., Революционное правительство до самого выезда моего в Вильно4 не имело никаких сношений с Русским комитетом и русскими революционерами вообще. Считаю, однако же, уместным представить еще одно обстоятельство. Во время моего пребывания в Вильно Малаховский Владислав писал из Петербурга Калиновскому, что он познакомился с русскими революционерами (т.е. с Комитетом)5 и что в самом деле они слабы, но что он советует Виленскому комитету помогать им для пользы революции и просил именно прислать им одну тайную типографию и дать на издержки, как заем, 500 руб. сер. Калиновский денег не послал, но приказал отправить по указанному Малаховским адресу в Петербург типографию, вновь выписанную из-за границы. Если хорошо помню, типография эта была арестована виленской полицией на банхофе железной дороги в самом Вильне6. Между тем я был арестован7, и знать не могу, были ли какие-нибудь дальнейшие сношения нашей революции с русским заговором. Предполагаю, однако же, и по слабости восстания, и по слабости сил Русского комитета, что никаких больше сношений не должно было быть8.

 

 

Iнструкцыя  ў  Мiнск

(I. Ямант)

По желанию отца я решился ехать в Минск1. Не связанный обязательным положением в организации2, я предупредил Калиновского, что с первых же дней сентября не могу больше заниматься при нем. Он меня не удерживал, предложил только принять поручение по делам организации в Минске. 10 сентября я зашел на квартиру Далевского, получил инструкцию и адрес минского воеводского начальника и 12 сентября отправился в Минск.

Содержание инструкции было следующее:

Секретарь комиссара, отправляясь в Минск, истребует от начальника воеводства:

1. Сведений о состоянии организации.

2. Насколько выполняются присылаемые из отдела Литовского инструкции и узнает причины их изменений.

3. Почему в Вильне не получаются из Минска материалы для заграничных корреспонденций.

4. Узнает мнение воеводского управления насчет средств, которыми можно было бы привлечь крестьян к мятежу.

5. Узнает, имеют ли еще в воеводстве Минском значение революционные листки, и если имеют, то какого характера должны быть воззвания и пр.

6. Узнает о состоянии финансов и основания, на которых взимались с жителей подати в пользу восстания, равно поверит денежные расходы и обо всем этом донесет письменно комиссару.

*

Вынужденный по делу посессии3 Самуэлевской отправиться в Вильно, я выехал из Минска 24 декабря вечером, желая вместе с тем выяснить перед Калиновским подробное положение, средства и дух Минского воеводства, узнать надежды и планы в будущем, а главное потребовать сведений из-за границы. Но Калиновский сам еще не имел решительных данных, обещал, снесясь с Варшавою и заграничною агентурою, прислать в Минск инструкцию дальнейшим работам, а между тем советовал лишь держаться консервативно в ожидании развязки готовящихся в Европе политических перемен. Калиновский обещал вскоре через кого-нибудь едущего в Минск прислать адресы корреспонденциям из Минска и Могилева, адресы в Вильно для личных свиданий, переменив сигнал и лозунг4 между Вильном и Минском.

 

 

Даручэннi  ў  Пецярбург  i  Магiлёў

(В. Парфiяновiч)

Другой раз, кажется, в сентябре, я снова уехал в Минск1 и там, встретившись с доктором Оскеркой, отправился вместе с ним в Вильно. На дороге в Радошковичах мы встретили молодого Ямонта, который ехал в Минск2. Оскерко с ним разговаривал. Приехав в Вильно, мы остановились в «Петербургской» гостинице. Оскерко ушел сейчас в город, и, вернувшись около 4 часов пополудни, он меня взял с собою и завел к Ямонтам, там постучал в дверь, которую отворила, кажется, девица Ямонт, и мы вошли в маленькую комнатку от входа прямо (в комнатке вправо от дверей находился диван, при нем стол и два стула, дальше стоял комод, окошко вправо от дивана выходило на галерею). Войдя туда, мы нашли Калиновского и Владислава Милевича3, как узнал уже впоследствии от него самого, служившего в гродненской люстрации. Оскерко сказал мою фамилию, но Калиновский про свою умолчал, говорил, что назначит меня комиссаром в Могилев...4

В то же время Калиновский объявил, что я должен отправиться в Петербург и повидаться там с Баранецким [l] по делу, которое мне должен сообщить Оскерко, при том он дал мне объявление в Петербург с печатью Жонда, чтобы там принадлежащий к организации Баранецкий принял меня без опасений; дело это вечером сообщил мне Оскерко, оно состояло в следующем: дал мне письмо от Лясковского5 к офицеру артиллерийской академии Владимиру Колесову, в котором Лясковский просит его как друга, чтобы постарался выслать два паспорта, но Колесова я не нашел, а письмо уничтожил. Сверх того, дал мне 483 руб. и сказал, чтобы эти деньги вручить Баранецкому, сколько я мог заметить из слов Оскерки, для пересылки их скрывавшемуся в Москве и ожидавшему случая выехать за границу минскому помещику Свенторжецкому6, вместе с заметкою, за каким паспортом Свенторжецкий скрывается (помню, что паспорт был на имя виленского мещанина Войцеховского), при том сказал, что если в Петербурге нельзя будет достать паспортов для Лясковского и Свенторжецкого, тогда отпра­виться в Москву и отыскать там бывшего студента Мос­ковского университета Бернацкого, который обязан был заняться этим...

По возвращении из Петербурга в квартире Ямонтов опять нашел Калиновского и Милевича; первый, отпуская меня в Могилев, снова подтверждал употреблять меры затруднений к подписанию адреса или, если подпишут, то составить контрадрес, причем вручил: объявление Жонда, написанное в этом же духе, где, между прочим, призывались патриоты не упадать духом, письмо, как можно было заметить по штемпелям, заграничное, и газету «Час»7 с поручением доставить в Минск Оскерко и сказать последнему, чтобы письмо передал «секретарю отделения внутренних дел» («sekretarzowi sekcji spraw wewnetrznych»)8. Все это я отдал в Минске доктору Оскерке...

 

 

Сувязь  з  Коўна

(Л. Дзiчкоўскi)

Главное правление Литвы, конечно, существует в Вильне, хотя в последнее время деятельность его чрезвычайно ослабла и в самое недавнее время ограничивается только уполномоченным комиссаром Литвы и его секретарем, что видно из полученных последних бумаг, а кто занимает первую должность, мне неизвестно, — полагаю, что кто-нибудь из присланных из Варшавы1, в должности же секретаря, сколько могу судить по почерку — Константин Калиновский. Или уже может быть, что Калиновский есть сам комиссар; в таком случае секретарем у него Титус Далевский. Того и другого в лицо не знаю, но от Краевского2 слышал, что первый из них росту среднего, блондин, большое лицо и довольно крупные черты, а последний небольшого росту, брюнет, плоское и выразительное лицо. Где они живут в Вильне — тоже мне неизвестно. Слышал от Краевского, что Калиновский и Далевский скрываются в Вильне и главный притон их на Заречье. Для возможности же сообщения с ними оставлен мне Краевским адрес следующего рода: посланный из Ковна (полагаю, и из других мест) должен обратиться в Вильне в Бернардинский переулок в дом № 147 и спросить девицу Ванду Купсць (Kupść) и сказать лозунг: «Который сегодня день?», и когда скажут, например, вместо четверга двумя днями раньше, т.е. «вторник», то отвечающий должен называть двумя днями позже, таким образом: «Нет, не вторник, а суббота». По этому условному знаку посланный будет принят и для свидания по делу в назначенное время и место явится Калиновский или Далевский, но вернее последний, так как он в то же время считается экспедитором. Других членов управления решительно не знаю и заявляю об этом по совести. Во все продолжение моего исполнения должности3 я получил около четырех раз различных распоряжений и столько же раз посылал от себя сведения в Вильно. Сообщения эти делались постоянно через экспедиторов: Фальского Вандалина и Яхимовича, часового мастера, по преимуществу через первого — или правильнее — через его сестер, из которых приехала из Вильны сначала одна (около месяца), а потом другая4.

*

Помимо сказанного адреса в Вильно на имя Купсць, припоминаю, что при получении однажды корреспонденции из Вильно доставлен был адрес, как мне тогда сказали, более верный, а именно на Скопувке (дом, кажется, Стырнейки, а впрочем, быть может, и другой фамилии, у ворот лавочка и из-под ворот ход направо), спросить г[оспо]жу Кондратович, жену покойного поэта Сырокомли5.

*

Что в последнее время революционное правление в Вильне ограничивается уполномоченным комиссаром Литвы и его секретарем6, то я заключаю из двух фактов, а именно в предпоследнее время в присланных из Вильно распоряжениях помещена и инструкция новая для комиссаров полномочных, совершенно противна[я] прежней инструкции7; другой факт — это последнее из Вильны присланное распоряжение уже не к начальнику воеводства, а к комиссару8 с подписью [у]полномоченного комиссара Литвы и его секретаря.

*

Распоряжения, получаемые мною, происходили от Отделения исполнительного Литвы9 из Вильно. Насколько могу припомнить, то в первом заключалось10:

1) Настойчивое требование, чтобы все должности по гражданскому ведомству замещать как можно скорее; притом прислано денег 1000 рублей11, так [ка]к в кассе ничего не осталось.

2) Инструкция новая для гражданских чиновников

и 3) требовалось, чтобы их уведомить, могут ли чрез зиму держаться инсургенты в лесу?

На это послан ответ, что положительных сведений о состоянии повстанцев еще не имеем, но, насколько предполагаем, что хорошо было бы до зимы как-нибудь уладить с окончанием, и на всякий случай потребовали паспортов.

Во втором распоряжении из Вильно обещано было вскоре прислать паспорты, 2) повеление, чтобы составить список лицам, не уплатившим податей жонду, и известить, какие лица проживают за границею; тут же прислана мандата Мацкевичу12 и инструкция, каким образом распускать шайки13.

В 3-ей корреспонденции из Вильно были присланы бланкеты на паспорты, о которых я упомянул выше, и извещено нас, что у них находится все зимнее платье (полушубки) и только мы должны доставить им адресы мест поблизости Вильны или Динабурга для привоза таковых. И опять вторично подтверждение, чтобы поскорее доставить им сведения о лицах, не уплатив­ших податей, и замещении вакантных мест. Тут же для сведения прислана новая инструкция для полномочного комиссара.

В 4-ый раз из Вильны получил распоряжение только один комиссар, как я уже прежде упомянул, от уполномоченного комиссара Литвы; из переданного изустно комиссаром содержания знаю только то, что помещалось почти все то же настойчивое требование [исполнения] невыполненных приказаний предыдущих распоряжений.

 

Што  пажадаў  успомнiць
сакратар  I. Мiлевiч

Сначала мы с Калиновским встречались как простые знакомые1, но вскоре он открылся, что служит здесь в революционном комитете, и предложил мне заняться при нем перепискою бумаг и распоряжений. Где он жил тогда, он мне не открывал, а приходил ко мне на квартиру на Рудницкую улицу2 в доме Карповича. Впоследствии Калиновский поселился в здании гимназии, и тогда и я навещал его.

Согласившись на предложение Калиновского, я во все время по его поручению переписал, сколько помню, только следующие бумаги от имени Отдела Литвы, и именно: приказания воеводским комиссарам: 1) сколь возможно, стараться поддерживать организацию и замещать арестованных членов новыми; 2) действовать организации, сколько возможно, осторожнее и незаметнее для правительства; 3) о взыскании с обывателей податей, оставшихся в недоимке за 1863 г.; 4) о старании местных революционных властей снабжать паспортами лиц, принужденных скрываться от правительства3. Какие еще бумаги случилось написать мне, припомнить не могу. Все эти распоряжения по преимуществу адресовались в Ковно, Минск, Динабург и по написании всегда были возвращаемы мною Калиновскому. Кроме квартир собственно моей и Калиновского, с последним встречался я несколько раз только у Иосифа Ямонта, с которым меня познакомил Константин Калиновский еще в декабре 1862 г. Какое значение имел в организации Иосиф Ямонт, я первое время не знал, впоследствии же слышал от Константина Калиновского, что Ямонт был комиссаром Минского воеводства. Бывая у молодого Ямонта, я познакомился и с его семейством, но, навещая около раза в неделю это семейство, я редко видел старика Ямонта4, который часто уходил или сидел в своем кабинете, и хотя я был Иосифом Ямонтом представлен отцу, но, быть может, он меня не помнит. Последнее время Калиновский сознался мне, что он занимает место уполномоченного комиссара в Литве; но кем был назначен и от кого принял эту должность, того мне не объяснил. Равномерно он мне не говорил ни о ком из служивших в Вильно в организации. Но, бывая у него (в здании гимназии), я встречал бывшего при нем экспедитором Далевского, а по взятии его — исполнявшего эту должность Шадурского и еще молодых людей Греготовича и Пашковского. Настоящие ли это их фамилии и какой губернии они уроженцы, мне неизвестно. Затем ни в квартире моей, ни у Ямонтов Калиновский в присутствии моем ни с кем из посторонних не виделся, однажды только в бытность мою и Калиновского у Ямонтов приходил Шадурский и, вызвав Калиновского, разговаривал с ним короткое время в передней, но этого никто тогда из Ямонтов не видел, так как дверь отворил сам Калиновский.

 

 


 

 

Схаваныя  i  яўныя  спрэчкi
з  памочнiкам-аднафамiльцам,
будучым  манахам-кармелiтам

(Ю. Калiноўскi)

У Дюлерана, у которого я был всего два раза, я встретился с Константином Калиновским, назвавшим себя тогда Черноцким, он мне вместе с Дюлераном представлял данные о вооруженных силах восстания. С тех пор с Дюлераном я не виделся и остался в совершенном отчуждении. В июле встретился на улице Остробрамской с Черноцким, который мне сказал, что Дюлеран бежал и, верно, не вернется1 и что вообще дело организации сильно поколеблено, что он сам находится в опасности. Мы расстались. Только в конце августа или начале сентября я с ним опять сошелся на Немецкой улице, тогда он завел в квартиру, которая оказалась впоследствии квартирою Ямонтов, показал мне документы, из которых я заметил, что он уполномоченный комиссар Литвы, предложил мне ехать в Гродно для устройства сообщения с этим городом, но я отказался; тогда он начал объяснять трудность своего положения вследствие расстройства организации, предложил мне вступить в оную, я на это не согласился, но заниматься разработкою вопросов военных лично с ним я не отказал, так как из очерка, который он мне представил о положении восстания вооруженного, я убедился, что необходимо принять нужные меры для устранения, сколь возможно, увеличивающихся несчастий. В это время я руководился следующими убеждениями: что борьба невозможна, что продолжать войну нет средств и потому лучше распустить отряды, где можно, так как приближающееся время зимнее угрожало совершенной гибелью отрядов. С тех пор я встречался с Калиновским (тогда я узнал о его настоящем имени) в той же квартире, а впоследствии на его же квартире в доме гимназии. Я рассматривал с ним дела, касающиеся вооруженных сил восстания. От губерний Гродненской, Виленской, Могилевской никаких сведений не получалось. Из Минской губернии получены раз сведения о состоянии отрядов, послано распоряжение их распустить. На ковенский рапорт отвечено: завести дисциплину и порядок в отрядах, так как вследствие совершенного неустройства оных они только были вредом для края; по возможности очистить шайки от всякого сброда, оставить только тех людей, которые могли составить строй, новых людей ни в каком случае не набирать, по возможности отряды направлять к границе и переводить их за оную, так как гибель их была неминуема2. Впрочем, сведения получались очень редко и занятие я имел очень малое. Все ответы писались на месте же, и он занимался их отправлением, сначала через посредство Далевского, а после он сам лично это устраивал. В сношениях с Калиновским я принял себе за правило иметь дело с ним непосредственно и не выходить из границ принятой на себя обязанности.

Когда по самому ходу событий мне приходилось не иметь никакого дела3 и притом положение края было такого рода, что нужно было переменить свой взгляд на вещи и что даже личное самоотвержение имело более характер самоубийства, чем героизма, тем более что я мог убедиться, как часто чувство самопожертвования в деле восстания гибельно действовало на состояние общества, я в декабре решительно высказал свое мнение в этом отношении, советовал ему уезжать самому из Вильно. Он не соглашался на мое мнение и говорил, что обязанности, возложенной и принятой им, он оставить не может. Мы так и расстались. В январе я встретил его около дома, где он жил, он просил зайти к нему, я не отказался. В течение времени, в которое я его не видел, он значительно переменил свои убеждения, но, отрешившись раз от общества, он не понимал его нужд, и, как утопист, он все же хотел проводить свои идеи в обществе. Одним из его желаний было издавать какой-нибудь журнал, не знаю, какими средствами он достиг до этого, и показал мне у себя один № 1-й газеты под названием «Głos z Litwy»4. Я пробежал его и нашел содержание, сколько помню, скудным и не соответствующим настоящему положению края, и я горячо ему выговорил, что он из-за таких пустяков жертвует жизнью личностей. Притом я сильно усомнился, чтобы он мог издаваться в крае, на что он мне ответил, что это уже до меня не касается, так как я уже отрешился от моих занятий. Был я у него очень недолго и простился с ним. Вскоре его арестовали, я полагал себя счастливым, что уцелел в этом общем крушении. Богу было угодно поступить со мною иначе.

*

Отчужденность от Народного правительства, в которой находился уполномоченный комиссар Литвы в последнее время, самым гибельным образом отозвалась в крае, исполнение программы, начерченной Нар[одным] прав[ительством] с начала весны, не соответствуя местным современным условиям, вело за собою громадные ошибки. В декабре, когда вооруженное восстание кончилось и попытки к возобновлению оного повели бы к самым печальным последствиям, оставляя свои занятия, я просил Константина Калиновского постараться изыскать средство уведомить Народное правительство, что вооруженное восстание возобновить невозможно и потому все попытки заготовления и доставки оружия на русской границе ни к чему не поведут и чтобы для избежания несчастий даже отдельных лиц Народное правительство позаботилось обратить внимание на тех выходцев из края, которые, вероятно, расположились на границе и могут делать покушения на границе, что поведет только к разорению края. Насколько благоразумно в этом отношении поступит Народное правительство, это могут доказать только последствия.

 

 

З  астрожных  медытацый
Юзафа  Калiноўскага

[...] Я убедился еще в том, что, кроме бессилия, в крае существует еще несогласие и раздор в среде тех лиц, которые стояли во главе движения. Два местные элементы: консервативный и революционный — и третий — варшавский псевдоправительственный1 не могли существовать друг возле друга. Элемент революционный, выражением которого можно считать Константина Калиновского, не обращая внимания ни на общие интересы страны, ни на ее средства, все еще думал раздувать восстание и все еще не терял надежды в успехе своей литературной пропаганды между крестьянским населением2, положение которого в отношении к восстанию уже вполне тогда определилось. Все представления тех лиц, которые знали средства страны, не могли убедить тех людей, которые, как Константин Калиновский, в общественном перевороте искали разрешение своей задачи.

*

[...] Трудность и опасность сообщений с ним, жесткость его характера не позволяли мне составить верное и определенное о нем понятие: я видел в нем человека решительного, предприимчивого, своею деятельностью и самопожертвованием делу как бы упрекающего других в трусливой осторожности и слабости. Сама опасность его положения, придавая ему как бы характер богатырства3, могла привлекать к нему других.

Не возвратись он в августе месяце в Вильно4, тогда все было бы кончено в Литве (не возвратись Наполеон с Эльбы, не было бы Ватерлоо!)5. Своею предприимчивостью и самоотвержением он возбуждал других; говоря откровенно, я сам увлекался этой стороною его деятельности до тех пор, пока считал самоотвержение самою высокою доблестью.

*

Каким образом удалось Константину Калиновскому при этом общем сознании невозможности действия найти людей из консервативного элемента, которые решились в Минске войти в состав организации6, это для меня до сих пор служит загадкою. Вот свежая эмиграция, существуя вне края, была готовым материалом для Конст. Калиновского, эмиграционные листки вроде «Głos z Litwy» ежели не были признаком силы, то были для него признаком действия. Они могли соответствовать теории движения, но никогда теории правительственной7, которой служил Конст. Калиновский, удержав титул комиссара. Впрочем, печатное слово было всегда его слабостью, он приписывал ему какое-то особенное значение. Я знаю его только настолько, сколько он отразился во внешней своей деятельности — громадные способности при громадных слабостях — внутренние его убеждения остались для меня тайною.

 

 

Запiска  з  турмы

(Л. Радзевiч)

Аднойчы ранiцай я была разбуджана весткай, што ноччу зграя жандараў нечакана з’явiлася ў доме маiх бацькоў1 i пасля пiльнага вобыску [m] ўсiх, хто быў там, пачынаючы ад брата Юза­фа3, арыштавалi, а дом апячаталi. Забралi бацьку i мацi, лю­дзей пажылых, вядомых i паважаных у горадзе, тры сястры: Марыю, Алену i Схаластыку (яшчэ непаўналетнюю), а таксама служанку Карусю4. [...]

Адначасова быў арыштаваны i Канстанцiн Калiноўскi5, якi пад прозвiшчам Вiтажэнца жыў у былых унiверсiтэцкiх будынках, што прымыкалi да касцёла Св. Яна. Яго кватэру, дзеля перасцярогi, наведвала абмежаванае кола людзей, паколькi асоба яго — важная для справы — адмыслова аберагалася. Для сувязi з iм, дастаўкi яму i адсылкi яго карэспандэнцыi вылучана была цудоўная дзяўчына — Каралiна Яцына. [...]

У Канстанцiна Калiноўскага [жандары] спадзявалiся знайсцi важныя дакументы, якiя, дарэчы, захоўвалiся ў полай ножцы яго стала; аднак у момант вобыску яе не знайшлi, вiдаць, пра яе не ведалi, а калi назаўтра жандары прыйшлi зноў, яна ўжо была пустая. З вялiкай небяспекай для сябе Яцына iх апярэдзiла.

У той жа дзень яна прыйшла да мяне развiтацца, упэўненая, што пры вяртаннi дамоў сустрэне жандараў, якiя яе чакаюць. Прадчуванне не падманула яе! Гэта была наша апошняя сустрэча [...].

Дзейнасць Канстанцiна Калiноўскага, гэтай трагiчнай ахвяры, добра вядомая з публiкацый. Ён узвышаўся над iншымi не столькi вышэйшым становiшчам, якое займаў у рэвалюцыйнай арганiзацыi, колькi як чалавек жалезнай моцы характару. Таму не буду спецыяльна спыняцца на паўтарэннi вядомых фактаў, падкрэслю толькi, што яго слава заслужана выключна дзейнасцю, а ў нашай сям’i яго надзвычай цанiлi i любiлi за ягоныя маральныя i душэўныя якасцi.

Паколькi ён не меў у Вiльнi блiзкiх, а сябры не маглi кла­пацiцца пра важных палiтычных вязняў, бо гэта магло выклi­каць зразумелыя ўскладненнi, апеку над iм, наколькi гэта было магчыма, узяла на сябе асоба надзвычай дзейная, калi справа датычылася дапамогi найбольш важным палiтычным вязням, удава Ядвiга Макржыцкая [n], асоба ў сваiм родзе выдатная6. Жанчына элегантная, немаладая, адукаваная, у сцiплым, без прэтэнзiй на асаблiвую вытанчанасць, адзеннi — яна, дзякуючы цудоўным манерам i добраму выхаванню, заўсёды знахо­дзiла магчымасцi пракладваць шляхi там, дзе iншыя не маглi i падступiцца. Яе сэрца заўсёды рвалася на дапамогу гэтым асуджаным людзям, нават тым, з якiмi яна была ледзь знаёмая.

Не прыпамiнаю цяпер, пад якой зачэпкай яна атрымала права дастаўкi Калiноўскаму неабходных рэчаў. Наладзiла пры дапамозе хабару жандарам магчымасць абмену сакрэ­тнымi запiскамi з вязнямi, сярод якiх, мiж iншым, мела блiзкiх знаёмых.

Зразумела, тыя запiскi сапраўдных таямнiц не змяшчалi, паколькi на такую вялiкую жандарскую паслужлiвасць нiхто не спадзяваўся. Як высветлiлася потым, асцярожнасць не была залiшняй, бо былi доказы, калi запiскi, аплачаныя па 10 рублёў, часта траплялi ў рукi «бяскрыўднага» Лосева i толькi потым адрасату. У адной з такiх запiсак, якая несла няшчаснаму слабае дыханне жыцця i падтрымлiвала iлюзорную сувязь са светам, куды ён не меў ужо надзеi вярнуцца, помню ягоныя словы: «Зайздрошчу свабодзе нават той, што ходзiць па снезе, вароны, якую бачу са свайго акна...»

 

 

 

У  следчай  камiсii

(Я. Гейштар)

[...] Камiсiя была занята яго справай. Гэта было апошняе пакаранне смерцю ў Вiльнi. Калiноўскi сказаў: «Цяпер можаце быць спакойныя, раз мяне ўжо ўзялi, будзе ў Вiльнi цiха». Не ведаў, што ён сам замкне шэраг ахвяраў у Вiльнi, але толькi ў Вiльнi1. Цiкавыя былi i яго адказы ў Камiсii, каб толькi ведаць, наколькi праўдзiвыя пагалоскi кружаць пра тое, што ён гаварыў. Меўся заявiць, што памрэ спакойна, бо люд мае зямлю, а палова шляхты знiшчана. Камiсiя пасмiхалася, што выступаў як дыктатар Лiтвы, дык напэўна анi справе, анiводнай асобе не зашкодзiў. Не адракаўся ад дзеянняў, але нiчым нiкога не скампраметаваў. Прыгожая гэта постаць, хоць, на няшчасце, скрыўленая чужымi ўплывамi.

[Яшчэ пра ўражаннi следчай камiсii наконт падследных]

[...] Гэтага апошняга [Юзафа Калiноўскага] лiчылi ў Камiсii аскетам, а часткова як бы мiстыкам, якi прагне павярнуць у веру нават Мураўёва i молiцца за ўсiх. Аднак самi прызнавалi, што ягоная вера была вышэйшая за ўсе жарты, бо вiдавочная пры гэтым ахвярнасць, самазабыццё прымушалi iх шанаваць тое, чаго самi нават не разумелi. За Здановiчам прызнавалi высакароднасць i ў той жа час суровасць. Калiноўскага Канст. лiчылi чалавекам, якi асляпляецца амаль да непрытомнасцi i зазнаўся.

 

 

Апошнiя  словы

(Паводле А. Масалова)

В числе лиц, с которыми имел дело полковник Лосев1, оказался один молодой человек, наиболее посвященный во все тайны главных деятелей мятежа2. Полковник Лосев понял это, обещал исходатайствовать ему помилование и воспользовался его открытиями. Молодой организатор этот обнаружил не только главных двигателей мятежа и все перемены, происходившие в их составе, но и самое местопребывание Калиновского, с которым он был в ближайших сношениях. Шифрованная телеграмма с уведомлением об этом получена была в Вильно в 9 час. вечера; в ней были описаны приметы Калиновского и сказано, что он проживает с фальшивым паспортом гродненского дворянина Витольда Витоженца в Свенто-Янских мурах3. Это последнее обстоятельство было несколько темно, так как под этим названием подразумевались все здания, принадлежавшие некогда костелу Св. Яна, занимающие почти целый квартал и выходящие одной стороной ко дворцу4. В обширных зданиях, принадлежавших некогда Иезуитской коллегии, а впоследствии университету, находятся: гимназия, музеум древностей, центральный архив5, обсерватория, множество квартир для служащих и даже отдаются частные квартиры. Содержание телеграммы было сохранено в глубочайшей тайне. Полицмейстеру было поручено лично справиться в книгах6 (только что приведенных к Новому году в порядок) о точном адресе Витоженца, и, как всегда бывает при поспешности, имя его ускользнуло при рассмотрении книг, хотя и было в них внесено. Пришлось снова сделать огромный обыск и оцепить весь Св.-Янский квартал, для чего понадобилось две роты солдат, разделенные на 10 партий, при офицерах полиции и особых чиновниках. Имя лица, которое следовало арестовать, было им объявлено лишь ночью перед самым обыском.

Калиновский нанимал уже другой месяц комнату в квартире одного учителя гимназии, уехавшего куда-то в отпуск7. Его застали на площадке лестницы со свечою в руке, и, когда спросили фамилию, он самоуверенно отвечал: «Витоженц» — и в ту же минуту был задержан.[...]

Доминиканская комиссия, перешедшая в конце 1863 г. под председательство полковника Шелгунова, о котором я упоминал, говоря об образовании комиссии, и который, подобно полковнику Лосеву, отличался терпением, устойчивостью в занятиях и проницательностью, деятельно работала в конце 1863 г. над раскрытием организации. С начала открытий, сообщенных из Минска Лосевым, и с арестацией Калиновского она получила особый интерес. Генерал-губернатор8, интересовавшийся ходом дела в высшей степени, постоянно посылал туда чиновников своих. Первый день Калиновский лишь кусал себе губы, неохотно даже отвечал на вопросы; но к вечеру не выдержал и объявил свое настоящее имя. Несмотря на все усилия членов комиссии, им не удалось исторгнуть от Калиновского подробного показания о личностях, составляющих революционную организацию края. Он, однако, откровенно сознался, что был распорядителем жонда во всем крае, и, как видно из показаний других лиц, он умел поддержать падающий революционный дух польского населения. Помещики его страшились, он свободно разъезжал между ними, воодушевлял нерешительных и запугивал слабых. Калиновский был лет 26, крепкого сложения и с лицом жестким и выразительным, короткие русые волосы были зачесаны назад; таким я видел его в тюрьме за несколько дней до казни. Ему дали перо и бумагу и позволили свободно излагать свои мысли. Он написал отличным русским языком довольно любопытное рассуждение об отношениях русской власти к польскому населению Западного края, в котором, между прочим, высказывал мысль о непрочности настоящих правительственных действий и полное презрение к русским чиновникам, прибывшим в край9. Калиновский сознавал, что с его арестованием мятеж неминуемо угаснет, но что правительство не сумеет воспользоваться приобретенными выгодами.

Казнь Калиновского совершилась уже в марте или в конце февраля 1864 г.10 и была едва ли не последнею в Вильне11.

Было ясное холодное утро; Калиновский шел на казнь смело; придя на площадь, он встал прямо лицом к виселице и лишь по временам кидал взоры в далекую толпу. Когда ему читали конфирмацию, он стал было делать замечания; так, например, когда назвали его имя — дворянин Викентий Калиновский, он воскликнул: «У нас нет дворян, все равны!» Полициймейстер покачал ему головой и просил замолчать. Не стану описывать подробностей этого печального зрелища, подобных которому не дай Бог когда-нибудь еще увидеть12.

 

Апошнiя  словы

(Варыянт паводле I. Нiкоцiна)

Весь квартал был оцеплен около полуночи с приказанием никого не выпускать из ворот, и затем начались обыски в разных квартирах. Той партии, которой досталось производство обыска в помещениях, где жили учителя, посчастливилось вскоре захватить и скрывавшегося коновода мятежа. Он, как оказалось, проживал в правом флигеле, внизу. Когда прибывшие для обыска лица постучали в дверь, ее отворил какой-то молодой человек, со свечою в руках. На вопрос полицейского офицера, кто он таков, последовал ответ:

— Витольд Виторженец...

— Вас-то нам и нужно; вы арестовываетесь...

Тотчас же после этого распоряжения приступили к обыску занятого им жилища и к опечатанию всех найденных там бумаг. В одном из березовых поленьев, лежавших при печке, открыт был тайник, в котором хранились революционная печать и другие компрометирующие арестанта документы1.

Политический преступник вместе со всем найденным у него при обыске тотчас же препровожден был под сильным конвоем в Доминиканскую тюрьму, где работала следственная комиссия, в которой состояли генерал Соболевский2, полковник Шелгунов и другие лица, стойкие по своим убеждениям.

Когда Калиновский подвергнут был на другой день допросу, то с полным озлоблением стал отрицать все взведенные на него тяжкие обвинения, добытые следствием полковника Лосева в Минске и произведенным обыском. Наконец после несколькочасового запирательства арестант, признавая себя Калиновским, добавил: «Одному только лицу открыл я настоящее свое имя — и попался».

Сознавшись затем, что он был главным представителем Народного жонда в целом крае, Калиновский отказался дать объяснения следственной комиссии о подпольной организации и в заключение прибавил, что хотя польская справа и понесла в нем незаменимую потерю, но что русское правительство не сумеет воспользоваться этим обстоятельством. Он сильно ошибся. Никакие затем увещания и обещания не могли поколебать упорства этого крамольника, которому было тогда всего 26 лет. По приговору полевого суда Калиновский был повешен на Лукишках, несколько дней спустя после его поимки3.

Я не решился пойти посмотреть на это потрясающее зрелище, но там бывшие рассказывали, что Калиновский был блондин, с резкими, хотя и довольно выразительными чертами лица; шел на казнь смелою поступью, стал прямо к виселице и при чтении приговора, где он назван был дворянином, громко произнес: «Дворян нет, мы все равны». Внутреннее его волнение пробивалось наружу только в том, что он как бы машинально обводил окружающую его толпу глазами, а может быть, он отыскивал там кого-либо из своих сотоварищей, желая дать ему понять каким-нибудь знаком, что тайну о них несет он с собою в могилу [...].

 

 

Легенда  пра  караля

(В. Ратч)

Калиновский представлял собою последнее знамя мятежа; в городском виленском населении и на Жмуди бродили темные слухи, что в Вильне проживает Круль Литвы, и 7-го марта 1864 года1 была совершена последняя казнь в Вильне — Калиновский был повешен.

 

 

 


Раннія ацэнкі спадчыны

 

 

З  «Гiсторыi...»  А. Гiлера

Паўстанне ў Літве было падрыхтавана ў нямногіх пунктах, сярод якіх Беласток займаў першараднае месца. Тут абсталявалі тайную беларускую друкарню, у якой друкаваліся такія газеты для народа, як «Апавяданне Янка-гаспадара з-пад Вільні» па-беларуску, «Гутарка» (размова) i шмат беларускiх адозваў1, якiя моладзь разносiла па правiнцыi, чытала па хатах i корчмах. Дух свабоды рос у беларускiх сялянах i патрэбны быў толькi час, каб вырас да гатоўнасцi да самастойнага выступлення. Гэтая тайная друкарня была першай беларускай друкарняй2, а тайныя газеты першымi перыядычнымi выдан­нямi беларускай лiтаратуры — яе зарадзiла польская думка. Рэдактарам гэтых газет быў Канстанцiн Калiноўскi [o], адзiн з самых высакародных мужоў Лiтвы, чалавек поўны самаахвяр­насцi, высакароднасцi, розуму i энергii. Постаць выдатная, вартая стаяць у народнай памяцi побач з Зыгмунтам Серакоўскiм, Людвiкам Нарбутам i кс. Мацкевiчам [p].

 

 

З  успамiнаў  В. Урублеўскага

Супольна з Канстанцiнам Калiноўскiм, сваiм суседам (павешаным пасля ў Вiльнi), ён выдае i распаў­сюджвае газету, рэдагаваную гэтым апошнiм, — «Мужыцкую праўду». Урублеўскi верыць, што толькi праз сацыяльную рэвалюцыю Польшча можа здабыць незалежнасць i таму займаецца рэвалюцыязаваннем вясковага люду, тлумачачы яму, што скасаванне паншчыны, надзяленне яго зямлёй i польскае паўстанне ёсць адна непадзельная справа1. Гэтую думку ён пашырае не толькi жывым словам, але па начах ездзiць раскiдваць па загонах нумары газеты, якiя сяляне назаўтра знаходзiлi i з увагай прачытвалi.

 

 

«Мужыцкая  праўда»
палохае  шляхту

(Е. Кучэўскi-Порай)

У гэты час1 з’явiлася падпольная рэвалюцыйная газетка, якая ставiла сваёй мэтай праз пажары i кроў падбухторыць сялян супраць маскалёў, чыноўнiкаў i даўнiх паноў. Сяляне заклiкалiся самi сабе адмерыць справядлiвасць з дапамогай разнi. Гэтая газетка, рэдагаваная на беларускай мове пад назвай «Мужыцкая Праўда Янкi з-пад Вiльнi», раскiдвалася ў тысячах экзэмпляраў. I ў гэтай газеце не вiдаць было здаровай развагi, якой-небудзь сапраўднай гаркаты ад крыўды, глыбокай скаргi, патрэбы адраджэння — адно толькi крывавая помста i злачынствы, якiя асвячалiся i абвяшчалiся ў iмя гэтай помсты.

Хоць народ лiтоўскi2 i нёс цяжкi крыж, чыстая рэлiгiйная вера, сельская праца, якая з Богам i цнотай выходзiць у поле, захавала ў гэтым простым народзе простыя, але вялiкiя маральныя скарбы i да яго лягчэй дайшлi б пачутыя ў глыбокiм ягоным смутку i дабрынi словы Хрыстовага даравання з прапановай братняй рукi i забыцця [крыўдаў], чым крывавая помста французскай гiльяцiны. I не толькi адной гэтай такой выдатнай рысай лiтоўскага народа тлумачыцца тое, што «Мужыцкая Праўда» не зрабiла нiдзе анi ўплыву, анi пачуцця, якое старалася выклiкаць; агульны недавер да паноў i да ўсяго панскага быў адной з галоўных прычын, што сяляне хутка зразумелi, што гэтыя крыўды накрэслены былi не рукой селянiна «Янкi з-пад Вільнi», а рукой нейкага схаванага пана, што тое, да чаго штурхаў той Янка, не было воляй народа, бо народ не хацеў цяпер большага, маючы дадзеныя яму волю i зямлю, што пасля цяжкага крыжа было для яго ўжо вялiкiм i неацэнным шчасцем. А калi i чакаў, што яму дадуць яшчэ зямлi, то iншымi шляхамi — тымi, у якiя верыў, — з рук цара.

«Мужыцкая Праўда» нi ў якiм разе не магла дасягнуць сваёй мэты i народ аднёсся да яе, як падказвала яму яго сэрца i становiшча3. Куды большае ўражанне гэтая газетка зрабiла ў супрацьлеглым кiрунку, гэта значыць на самiх паноў.

*

Я звярнуў увагу Дзюлёрана на рэдакцыю «Мужыцкай Праўды», з якой, паводле майго разумення, ён быў звязаны; звярнуў ягоную ўвагу на прынцыпы, якiя так неабачлiва абвяшчалiся i нiкуды не вялi; раiў, каб шляхам указання сапраўдных крыўдаў i iхняй крынiцы вялася далей прапаганда. Дзюлёран, здавалася, падзяляў маю думку, аднак, як потым я даведаўся, ён тады яшчэ не меў нiякага стасунку з гэтым выданнем.

 

 

Трывога  ўладаў

(Вiленскi губернатар М. Пахвiснеў)

Секретно

В последнее время в некоторых местностях вверенной мне губернии начали появляться между крестьянами в виде периодического издания неизвестно кем подбрасываемые печатные и рукописные экземпляры воззвания, писанного на белорусском простонародном наречии польскими литерами, под заглавием «Мужицкая правда». Главная цель этих воззваний состоит в том, чтобы мало-помалу восстановить простой народ против правительства и внушить поселянам мысль, что с личной свободой они приобрели право на землю и что теперь крестьяне не должны платить податей и нести рекрутской повинности.

 

 

Рэакцыя  царкоўных  iерархаў

(Архiепiскап полацкi Васiлiй)

Весьма конфиденциально

Я получаю верные сведения, что род газеты, революционным обществом в Вильне издаваемой на белорусском языке, «Мужицкая правда», цель которой взволновать простой народ против правительства русского и побудить к общей резьне, в великом множестве распространяется Виленской губернии в Дисненском уезде, смежном с Дризенским и Лепельским Витебской губернии, и, конечно, распространится вскоре в сих уездах при наглом содействии пропагандистов, коих немало кроется в здешней губернии. Не попался еще в мои руки ни один номер той разрушительной газеты «Мужицкая правда». Но я поставляю себе священным долгом доискиваться[...] 1.

 

 

Рэха  «Мужыцкай  праўды»  ў  Брэсцкiм  павеце

(Ю. [А.] Ягмiн)

И здесь также, как и в Варшаве, помещики, мещане и в редких случаях крестьяне пели гимны и носили траур. Брожение было сильное. В деревнях появились какие-то неизвестные и подозрительные лица, большею частью одетые по-крестьянски, внушавшие вражду к правительству, разбрасывавшие прокламации. Начали ходить слухи, что правительство прислало священникам освященные ножи для раздачи их крестьянам, чтобы те попробовали их на помещичьих горлах. Мне самому случалось подбирать послания какого-то Янка из Вильны к крестьянам, в которых говорилось против помещиков, становых и других правительственных лиц. По этому случаю делались облавы, но безуспешно.

 

 

«Колокол»  пра  «Мужыцкую  праўду»

Светское тиранство. — 83[-й] № «Сев[ерной] пч[елы]»1 после адреса петербургского дворянства2 и речей князя Суворова и Скарятина помещает, снова под ироническим заглавием «Взыскание»3, следующее:

«Дворяне Феликс Томашевич и Матвей Петровский, по произведенному над ними, по полевым уголовным законам, военному суду, оказались виновными в распространении возмутительной брошюры под названием «Мужицкая правда»4. Виленский военный, гродненский, ковенский и минский генерал-губернатор генерал-адъютант Назимов конфирмациею своею, уже обращенною к исполнению, определил: дворян Петровского и Томашевича лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу на заводах: первого на шесть лет, а последнего на четыре года. Конфирмация эта 22 февраля сего года доложена государю».

Несколько дней спустя мы прочли в «Сев[ерной] пч[еле]» следующее объяснение о «Мужицкой правде», которая превращается уже в летучие листки5:

«Нужно знать, что литовское крестьянство6, которое поль­ские агитаторы всячески старались склонить на свою сто­­ро­ну, стало в последнее время колебаться, уступая фанатическому красноречию ксендзов и агентов центрального комитета, пустившего корни, как видно, и на литовской почве. 19 фе­вра­­ля наступило7, а настоящей воли все еще нет. Какое-то темное сомнение стало пробирать сердце здешнего крестьянина, ко­торому польские агенты уже давно предсказывали, что 19 фе­враля не принесет ему полной свободы. К вящему же волнению умов с начала текущего года в селах и деревнях всего края стали появляться летучие листки возмутительного свойства, под названием «Мужицкая правда» (Mużyckaja prauda). В этих летучих листках центральный литовский комитет или какой-то господин, называющий себя Яськом, господарем (хозяином) из-под Вильна, подлаживаясь под говор белорусского простолюдина, старается разными хитросплетенными софизмами и меткими словцами втолковывать здешним крестьянам, что они до тех пор не будут освобождены, пока они, вооружившись косами и секирами, не пойдут вместе с повстанцами — сражаться с москалями и освобождать отечество (batkouszczyznu) и т.д. Не знаем, насколько эти летучие листки уже успели подействовать на умы здешних крестьян, которые, говоря вообще, плохо верят в золотые горы, сулимые им польскими патриотами вроде Яська, господаря из-под Вильна; но во всяком случае можно сказать, что существуй двусмысленное положение здешних крестьян долее, летучие листки непременно вызвали бы брожение, которым инсургенты не замедлили бы воспользоваться. Указ 1 марта8 положил конец проискам последних».

 

 

З  успамiнаў  М. Маркса

Беларушчына ў Вiльнi

Другiм асяродкам штудый над беларускай гаворкай была Вiльня. Вядома, што Мiцкевiч з Марыляй спявалi народныя песенькi, што тая самая Марыля, ужо будучы паняй Путкамер, спявала за фартэп’яна:

Чэрэз мой двор, чэрэз мой сад

Цяцера ляцела.

Не даў мне Бог, не даў мне Бог

Каго я хацела!

А Ян Чачот гарлiва збiраў, перакладаў i выдаваў iх разам з арыгiнальным тэкстам. Крыху пазней, амаль у той жа час, калi Ю. I. Крашэўскi выступiў з «Астапам Бандарчуком»1, а I. Ходзька з «Лiтоўскiмi абразкамi»2, Вiнцэнт Марцiнкевiч практычна засвоiў мову i пачаў пiсаць спачатку невялiкiя творы накшталт казачак i песенек, потым большыя гутаркi i, нарэшце, прыступiў да перакладу знакамiтай паэмы «Пан Тадэвуш». Зараз пераклад знаходзiцца, бадай, цi не ў рэдакцыi пецярбургскай газеты «Край»3 i таму можа гаварыць сам за сябе. Мне трэба ўспомнiць яшчэ аб адным забытым працаўнiку i аматары беларускай мовы — Канстанцiне Калiноўскiм. Вось пачатак i канец яго развiтання з Марысяй, напiсанага напярэдаднi смерцi:

Марыська чэрнобрыва, зязюлечка мая,

Гдзеж падзело ся шчасцё i ясна доля твая?

Усё прайшло, ды прайшло, якбы не бывало;

Адна страшэнна горыч ў грудзiх зостала!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Горка пакiнуць земельку радную.

Грудзi застогнуць, сэрцо заболiць!..4

З вершаваных адозваў да беларусаў, пiсаных у 1862 г., прывяду адну, якая мае пэўную палiтычную i культурную вартасць i была плёнам пяра нейкага чыноўнiка пана магiлёўскага губернатара:

Худа жыць на сьвеце стала

Анi солi, анi круп,

I скацiне корму мало

I самаму анi ў зуб. [...]5

Рэшту абмiнаю, таму што нi пан губернатар, нi яго чыноўнiк для асобых даручэнняў не маглi, пасля паўгадавога наскоку з усходу, мець нi малейшага ўяўлення i паняцця аб беларускай гаворцы, а маглi яе толькi калечыць, што i зрабiлi — самым належным чынам6.

 

 

З  пiсьма  В. Савiча-Заблоцкага
М. Драгаманаву

Малапамесныя гэтыя1 яшчэ перад усiмi варшаўскiмi i вiленскiмi гiсторыямi рокаў 1860—18632, за крапацтвам3 i паншчынай, з чарналюдам4, самi невялiчкiя, пабраталiся тай яго языком пiсаць та гаварыць ялi5. Такi быў Баршчэўскi, Шукевiч6, Марцiнкевiч, аўтар «Гапона», сляпец Зянкевiч7, Сырэвiч8 i другiя — да дзесяткаў пяцi аканомаў, папоў, панскiх гувернёраў, ксяндзоў, дактароў i проч. Гэтыя любiлi люд, з iм жыўшы i братаўшыся; палюбiлi яго не дужа звучную, можа, не меладычную (бо звук а дужа прыкры), а ўсё ж такi людскую мову i ўсю сваявiцу9 та й, не без шацунку10 для яго, на шляхоцкi часам свой карк мужыцкi армяк адзявалi. Чарналюд гарнуўся да iх i верыў iм, любiў iх. Яны думкi нiякой iной, цэлю11 нiякога над дабрахоцтва сваё да гэтага люду не мелi — нi палiтычнага, нi сацыяльнага цэлю, i чэраз гэта-то сабе яго веру а сэрца за­ва­явалi. Калi паўстанне бухла12, iншыя пiсаць i гукаць па-беларуску ўжо ялi; не шчыры такi Марцiнкевiч, ляхi тай маскалi, панове палiтыкуны! Калi Калiноўскi пан пiсаць яў паўстанцкую «Беларускую гутарку», «Гутарку старога дзеда», Граматы, Граматкi, Пракламацыi13 i т.д., люд яў не верыць гэтым, што да яго па-мужыцку гукалi...

А збожжа ж усё-такi i ў нас расце, кроў i ў нашых краўнiцах14 цячэ!.. Беларусь мая будзе!..

 

 


 

 

З  львоўскай  кнiжкi
1892 года

[...] Канстанцiн Калiноўскi — адзiн з самых высокiх маладых розумаў, вылучаных Польшчай, чалавек бяспрыкладнай адданасцi iдэi, нiбы адлiты для народнай справы, шчыры апостал люду беларускага, сапраўдны герой паўстання 1863 года.

 

 

Калiноўскi  сярод  пiсьменнiкаў
i  фалькларыстаў

(З публiкацыi В. Брухнальскага пра Э. Плятар)

Такiм чынам, дадаем яшчэ адно iмя ў шэраг тых, хто стварыў новую галiну ў польскiм пiсьменстве i культуры, якая называецца «Захапленне народнай творчасцю ў ХIХ стагоддзi». Праўда, з пункту погляду гадоў Плятаранка не можа быць залiчана да самых раннiх пiянераў на гэтай нiве ў нас, аднак, нягледзячы на гэта, яна можа годна, прынамсi ў сiлу сваiх намаганняў i замiлавання, стаць побач з сучаснымi ёй польска-беларускiмi фалькларыстамi, як Цвяцiнскi, Аляксандр Зброжак, Тадэвуш Заблоцкi, Рамуальд Зянькевiч i Станiслаў Маркiяновiч з аднаго боку, а з другога — побач з Янам Чачотам, Вiнцэнтам Марцiнкевiчам, Канстанцiнам Калiноўскiм i iншымi1.

 

 

З  «Мiнскага  календара»  на  1907  год

Гiстарычны каляндарык на сакавiк (ст.ст.)

7 [сакавiка]1 1864. Павешаны Мураўёвым у Вiльнi Кан­стан­цiн Калiноўскi, апостал народнай справы2.

 

 

З  кнiгi  Л. Васiлеўскага
«Лiтва  i  Беларусь»

Побач з Марцiнкевiчам1 у 6-м дзесяцiгоддзi пiсалi па-беларуску: Вярыга-Дарэўскi (пераклаў «Конрада Валенрода»), К. Буйнiцкi2, Вiнцэнт Каратынскi, Уладзiслаў Сыракомля — знаныя польскiя пiсьменнiкi. Вельмi пашыраны быў твор невядомага аўтара — «Тарас на Парнасе», — напiсаны, вiдаць, беларусам рускай культуры. Уся гэтая лiтаратура была чымсьцi надзвычай слабым i кволым у параўнаннi з сучаснай, нават лакальнай польскай лiтаратурай. Служыла яна пераважна забаўкай для шляхецкай iнтэлiгенцыi, моцна звязанай вузамi правiнцыяльных сiмпатый з мясцовай глебай, але ад беларускай народнай масы была далёкая. Дык за выключэннем твораў Марцiнкевiча засталася гэтым масам таксама чужой.

Пачатак 7-га дзесяцiгоддзя прынёс новую з’яву — агiтацый­ную палiтычную лiтаратуру на беларускай мове. З’яўляюцца адозвы i брашуры («Мужыцкая праўда», «Гутарка старога дзеда», «Добрыя весцi», «Перадсмертны разгавор пустэльнiка Пятра»), вытрыманыя ў антыўрадавым i антырускiм духу. Выходзiць беларускае вершаванае перыядычнае выданейка «Гутарка»3, якая выдавалася ў Беластоку Канстанцiнам Калiноўскiм (што ўжываў псеўданiм «Яська гаспадар з-пад Вiльнi»). Пашыралiся песнi аналагiчнай тэндэнцыi. З мэтай супрацьдзеяння гэтай лiтаратуры, якая ўзмоцнена распаўсюджвалася польскiмi патрыётамi, выдавалiся рускай адмiнiстрацыяй беларускiя адозвы i брашуркi прама супрацьлеглай тэндэнцыi. Выпускалiся i беларускiя песенькi антыпольскага характару («Ой колi б, колi москалi прышлi!», «Быў на Русi чорный Бог», «Iз-за Слуцка, iз-за Клецка» i г.д.). У 1862 г. з’яўляецца таксама першы беларускi лемянтар (выкарыстоўваўся пры пачатковым навучаннi палякамi, якiя засноўвалi шматлiкiя школкi на Лiтве) пад назвай «Элементаж для добрых дзетак каталiкоў» (Варшава). Змяшчаў ён, апрача азбукi i ўказанняў для навучэння чытаць, катэхiзiс, тлумачэннi дзесяцi прыказанняў i малiтвы.

Бачым, такiм чынам, што беларуская мова на пачатку сёмага дзесяцiгоддзя паступова перастае быць толькi забаўкай мясцовай iнтэлiгенцыi i пачынае служыць для практычных мэтаў. Невядома, якiя маштабы прыняў бы гэты паварот, калi б ён мог адбывацца далей нармальна. Але падзеi 1863—65 г. перарвалi яго насiльна.

 

 

З нарыса  М. Багдановiча
«Белорусское  возрождение»

[...] Со времени сороковых годов белорусская письменность значительно продвинулась вперед. Кругозор ее, бесспорно, расширился. Жизнь белорусской деревни, скромные сельские пейзажи, простые человеческие чувства и переживания, немудрая шутка — все это нашло себе место на ее страницах. Столь же обычными стали демократические и национально-белорусские тенденции, достигавшие иной раз яркости и остроты исключительной. Наконец, эволюционировала самая форма произведений, хотя отсутствие у белорусских писателей достойных образцов сказывалось очень ощутительно.

Был использован в эту эпоху белорусский язык и для целей чисто практических. В 1862 г. вышел «Elementarz dla dobrych dzietok katolikou» (Варшава), употреблявшийся в частных сельских школах.

Появились и белорусские издания, исходившие из правительственных кругов [q]. Польские повстанцы 1863 г. в свою очередь выпустили ряд изданий на белорусском языке. Таковы «Мужыцкая праўда», «Гуторка стараго дзеда», «Перэдсьмертный разгавор пустэльника Петра» и т.д. К.Калиновский издавал в Белостоке даже белорусскую газетку «Hutorka» (стихотворную), подписываясь псевдонимом «Ясько гаспадар с пад Вiльнi». Тогда-то возник интерес к белорусам и среди русского общества. «Мы виновны перед вами... Мы, русское общество, как будто забыли про существование Белоруссии», — писал славянофильский «День»1 и проектировал издание газеты на белорусском языке. Однако газета не появилась, а правительство официально воспретило белорусские театральные представления и белорусские книги, за исключением этнографических. В результате белорусская литература была снова придавлена, снова обречена на прозябание в рукописях. В таком состоянии она просуществовала целых 15 лет [r].

 

 

В. Ластоўскi.
Памяцi Справядлiвага

Многа гадоў праляжала ў мяне ў скрытнай схоўцы пачка папераў, з каторых адрыўкамi хачу цяпер падзялiцца са сваiм грамадзянствам. Паперы гэтыя — нiклая памятка па згiнуўшым барцу за беларускае адраджэнне с. п. Касьцюку Калiноўскiм...

Радзiўся ён 21 студня 1838 году ў фальварку Мастаўляны Вiлкамiрскага павету1. Вучыўся ў Свiслачы ў тамтэйшай гiмназii. Скончыўшы гiмназьяльную навуку, паехаў у Маскву ў унiверсiтэт, скуль за народнiчаскiя пераконаннi i прапаганду скора яго выдалiлi2. Тады ён паехаў у Пецярбург i там дакончыў навукi.

У Пецярбурзе Калiноўскi зышоўся з расейскiмi рэвалю­цыянерамi i стаўся вялiкiм староннiкам навукi Герцэна. Калi ў 1860-х гадох прайшоў клiч да паўстання, Калiноўскi стануў у рады барцоў за асвабаджэнне Беларусi з-пад уласцi Масквы. Энергiчная праца ў гэтым кiрунку высунула яго хутка ў першыя рады барцоў. Расейскiя ўласцi называлi яго дыктатарам Лiтвы (разумеючы Лiтву як даўнейшае гасударства: разам з Беларуссю).

Калiноўскi быў рэвалюцыянерам i народнiкам, i ў гэтым кiрунку iшла яго грамадзянская праца. Стараўся ён перш-наперш для сваей справы з’яднацi сялян i ў сваей праграме дамагаўся скасавання становых прывiлеяў, дамагаўся шырокiх культурна-нацыянальных правоў для Беларускага i Лiтоўскага народу. Дзеля сваей справы ён умеў з’яднаць шляхецкую маладзеж i заахвоцiць яе да працы сярод народу. З яго думкi i пад яго кiрункам рабiлiся пераклады тагачасных рэвалюцыйных песень на беларускую мову, закладалiся пачатковыя школкi з навучаннем па-беларуску, складалiся лiтаратурныя кружкi мала­дзежы, каторыя апрацоўвалi да друку папулярныя беларускiя кнiжкi. Уплыў Калiноўскага быў такi вялiкi, што нават Польскi «Rząd Narodowy» яго слухаў, хоць i не саўсiм згаджаўся з яго народнiцка-рэвалюцыйнай прапагандай. Гэтак пад беспасярэд­нiм уплывам Калiноўскага «Rząd Narodowy» 3 мая 1863 году выдаў манiфест да Беларускага Народу (па-беларуску)3, у каторым, згодна з праграмай Калiноўскага, абяцаў скасаваць становую рознiцу («даецца ўсiм шляхецтва навекi»), надзялiць сялян зямлёй, вярнуць волю веры (скасаваную расейцамi унiю). Урэшцi ў гэтым жа 1863 гаду разам з паплечнiкамi сваiмi ў змаганнi з няволяй i за правы беларускага народу: з Валяр’янам Урублеўскiм, Станiславам Сонгiнам i Ружанскiм4, залажыў Калiноўскi ў Беластоку патайную беларускую друкарню, дзе друкавалiся адозвы беларускiя i часопiсь «Мужыцкая праўда», каторай выйшла 6 нумароў5, падпiсаных псеўдонiмам Калi­ноўскага «Яська гаспадар с пад Вiльнi». Адозвы i друкi, пры помачы арганiзаванай маладзежы, разыходзiлiся па ўсiм краю. Калiноўскi доўгi час ашукiваў чуткасць палiцыi, дзякуючы таму, што хадзiў заўсёды ў сялянскай беларускай свiтцы i не рознiўся выглядам ад сялянскай масы. Але ў канцы, праз здраду, злавiлi яго ў Вiльнi на Скапоўцы6 i пасадзiлi пад крэпкую варту ў мурох Святаянскага Касцёла7. Суд засудзiў Калiноўскага на смерць.

Чакаючы ў турме смерцi, Калiноўскi напiсаў дзве адозвы да беларускага народу: адну вершам i адну прозай8. Одпiсы гэтых дзвех адозваў i становяць часць тых папераў, каторыя я доўгiя гады хаваў у скрытках — ад руплiвага жандарскага вока, каб, калi прыйдзе пара, падзялiцца iмi са сваiм народам i разам з iм спамянуць добрым словам памяць Справядлiвага.

Во як пiсаў Калiноўскi да свайго народу9:

«Беларусы10, браты мае родные! с пад шыбенiцы маскоўскай прыходзiцца мне да вас пiсацi i можэ раз астатнi! Горка пакiнуць зямельку родную i Цябе, дарагi мой Народзе. Грудзi застогнуць, забалiць сэрцэ, але не жаль згiнуць за Тваю Праўду!

Прыймi, Народзе, па шчырасцi маё слова перадсьмертнае, бо яно якбы с таго сьвету, толькi для дабра твайго напiсано.

Нiмаш, браткi, большага шчасьця на гэтым свецi, як калi чэлавек мае розум i навуку. Тагды ён толькi можэ быць у радзе, жыць у дастатках i тагды толькi, памалiўшыся Богу, заслужыць Небо, бо збагацiўшы навукай розум, разаўе сэрца i народ свой цэлы шчыра палюбiць. Але як дзень з ноччу ня ходзiць разам, так i навука праўдзiва ня йдзе з няволяй маскоўскай. А пакуль яна ў нас будзе, у нас нiчога ня будзе. Ня будзе праўды, багацтва i нiякой навукi, адно намi, як скацiнай, варачаць будуць не для дабра, адно на пагiбель нашу......................................... ваюй, Наро­дзе, за свае чэлавечае i народнае права, за сваю веру, за сваю зямлю родную. Бо я Табе с пад шыбенiцы кажу, Народзе, што тагды толькi зажывеш шчаслiва, калi нат Табою маскаля ўжо ня будзе».

Яська с пад Вiльнi.

 

*   *   *

Беларуска зямелька11, галубка мая,

Гдзе ж ся падзело шчасьце i ясна доля Твая?

Усё прайшло, прайшло, якбы не бывало,

Адна страшэнна горыч у грудзях застала.

Калi за нашу праўду Бог нас стаў карацi,

Дый у прадвечнаго суду вялеў прападацi,

То мы прападзем марна, а праўды ня кiнем,

Хутчэй Неба i шчасьце, як праўду абмiнем.

Не нарэкай, Народзе12, на сваю бяздолю,

А прыймi цяжкую кару — Прадвечнаго волю,

А калi мяне успомнiш, шчыра памалiся,

То я з таго сьвету Табе адзавуся.

Бывай здаровы, даражэнькi Народзе,

Жывi ў шчасцi, жывi ў свабодзе,

I часам спамянi пра Яську Твайго,

Што згiнуў за праўду для добра Твайго.

А калi слова пяройдзе у дзело,

Тагды за праўду станавiся сьмела,

Бо адно с праўдай у грамадзе згодна

Дажджэшся, Народзе, старасьцi свабодна.

 

Дня 19 марца13 1864 году на Лукiшскiм пляцы ў Вiльнi пакаралi смерцю Калiноўскага. Калi ён стаяў пад шыбенiцай, яму чыталi прыгавор суда. На словы: «шляхцiц Канстантын Калiноўскi» — ён голасна крыкнуў: «Няпраўда, у маей бацькаўшчыне нiма шляхты, — усе роўны!!!...»


КАМЕНТАРЫ

сведчанні  сучаснiкаў  i  гiсторыкаў

У раздзеле друкуюцца разнастайныя матэрыялы пра погляды Калiноўскага, яго пазiцыi ў розныя перыяды жыцця i змагання, пра паступовае засваенне яго спадчыны беларускай культурай. Матэрыялы размеркаваны па трох адпаведных падраздзелах. Абгрунтаванне мэтазгоднасцi змяшчэння падобных матэрыялаў у томе спадчыны Калiноўскага зроблена ў Пасляслоўі, с. 285. Загалоўкi ўсюды нашы (захоўваюцца таксама — калi ёсць — падзагалоўкi арыгiналаў).

 

грамадска-палітычныя  погляды
каліноўскага

Пароль (c. 149)

Трохзвенная формула пароля (пароль — лозунг — водзыў, калi ка­рыстацца старой вайсковай тэрмiналогiяй) прыведзена ў паказаннях В. Парфiяновiча ў Вiленскай асобай следчай камiсii ад 2.02.1864 г. (ДГАЛ, ф. 1248, воп. 2, спр. 594, л. 8 адв.). Тэкст арыгiнала: «Кого любишь? — Люблю Белорусь. — Так взаимно».

Пароль ужываўся ў вiленскай паўстанцкай арганiзацыi, калi на чале яе стаяў К. Калiноўскi. Сваiм высокiм гучаннем пароль добра ўзгадняецца з агульнай патрыятычнай канцэпцыяй Калiноўскага, з яго публiцыстыкай i паэзiяй. Паводле згаданых паказанняў, пароль атрыманы Парфiяновiчам у Магiлёве i выкарыстаны iм 25.12.1864 г. у Вiльнi на явачнай кватэры Ю. Баневiч (Дамiнiканская вул., у Дамi­нiканскiм будынку, над аптэкай Савiцкага). Гаспадыня кватэры Баневiч вывела Парфiяновiча на «пана Канстанцiна» (Калiноўскага). Першыя публiкацыi пароля не зусiм дакладныя («Каго любiць?..»): Смiрноў А. П. Кастусь Калiноўскi... С. 162; Смирнов А. Кастусь Кали­нов­ский. М., 1959. С. 71. Удакладнена: Кiсялёў Г. Сейбiты...  С. 5; Смир­нов А. Кастусь Калиновский. Мн., 1963. С. 2, 152.

Праграмнае патрабаванне
(Паводле К. Кашыца) (c. 149)

Пераклад з французскай. Выказванне Калiноўскага прыведзена ў тлумачальнай запiсцы наваградскага памешчыка, удзельнiка паўстання К. Кашыца, напiсанай iм для Вiленскай асобай следчай камiсii. Ру­ка­пiс на французскай мове захоўваецца ў Гiстарычным музеi ў Маскве, ар­хiў М. В. Гогеля, ф. 282, спр. 538. Публiкуемы тэкст — на л. 178 адв. У спецыяльнай падрадковай заўвазе выказванне Калiноўскага пра­дублi­равана К. Кашыцам па-польску. Упершыню (па-беларуску): Кiся­лёў Г. Новае пра Кастуся Калiноўскага // Полымя, 1959, № 7. С. 140.

1 Размова найперш пра пазбаўленне памешчыкаў-дваран пры­вiлеяванага становiшча ў грамадстве i расчышчэннi такiм чынам шляху для прагрэсiўных вытворчых адносiн. Антыпамешчыцкая накiраванасць выказвання больш выразна выяўлена ў польскiм тэксце, прыведзеным у падрадковай заўвазе арыгiнала: Gdyї przed wszystkiem idzie nam o zgіadzenie tej zgniіej, tej zgangrenowanej kasty, ktуrк zowi№ obywatelstwem.

Праграмны «афарызм»
(Паводле Ю. Грабца) (c. 149)

Пераклад з польскай паводле: Grabiec J. Rok 1863. Poznaс, 1913. S. 123.

Ю. Грабец (сапр. Ю. Дамброўскi; 1876—1926) не быў у поўным сэнсе сучаснiкам Калiноўскага, але яго кнiга заснавана на ўважлiвым вывучэннi аўтэнтычных крынiц. Да таго ж, тады былi яшчэ жывыя непасрэдныя ўдзельнiкi i сведкi паўстання.

1 Пра беларускую беластоцкую друкарню Б. Шварцэ гл. с. 210, 271—272, 379.

2 Выказванне Калiноўскага нельга разумець у прамым сэнсе. Параўн. тэкстуальна блiзкiя сведчаннi В. Ратча i В. Пшыбароўскага.

3 Маецца на ўвазе выпушчаная ў Вiльнi ў 1861 г. друкаваная ўлётка на польскай мове «Браты суайчыннiкi! Вы, хто столькi вынес ад царскага бiзуна i казематаў... Сын Айчыны да сваёй лiтоўскай браццi» (№ 4345 паводле вядомай бiблiяграфii Э. Казлоўскага). Блiзкую назву мела таксама рукапiсная вершаваная адозва 1861 г., у напiсаннi якой падазраваўся В. Дунiн-Марцiнкевiч (Кiсялёў Г. Сейбiты...  С. 133—136; Революционный подъем... С. 236—237).

З «Сведений» В . Ф. Ратча (c. 150)

Паводле кн.: Ратч В. «Сведения...»  i рукапiсных матэрыялаў аса­бiс­тага архiва Ратча (дакладныя спасылкі — у заўвагах да адпаведных фрагментаў).

Генерал-маёр В. Ф. Ратч у час паўстання служыў памочнiкам на­чальнiка артылерыi Вiленскай ваеннай акругi i па даручэннi М. М. Му­­раўёва-вешальніка складаў «Сведения о польском мятеже 1863 г. в Северо-Западной России». У 1867—1868 гг. iм было выдадзена два тамы «Сведений» i «Введение» да iх. Праца засталася незавершанай. З апублiкаваных частак толькi «Введение» датычыць непасрэдна падзей 1863 г. на Беларусi i ў Лiтве. Фрагменты неапублiкаваных частак «Сведений» захоўваюцца ў архiве Ратча (РНБ СПб). Ратч прытрым­лiваўся адкрыта рэакцыйнай, чарнасоценнай канцэпцыi, але «Сведения» цiкавыя для нас тым, што яны пiсалiся па свежых слядах падзей i iхнi аўтар меў пад рукой багаты, унiкальны матэрыял. Як у апуб­лiкаваным «Введении», так i ў рукапiсных фрагментах ёсць цiкавыя звесткi пра рэвалюцыйную тэорыю Калiноўскага, прыводзяцца яго выказваннi, узятыя, вiдаць, з нейкай крынiцы або крынiц, што не дайшлi да нас. Падрабязней пра гэта: Киселев Г. В. К характеристике революционного мировоззрения К. С. Калиновского // Славянское источниковедение. М., 1965. С. 36—52; Кiсялёў Г. Калiноўскi ў «Сведениях» Ратча // Кiсялёў Г. Героi i музы. Мн., 1982. С. 86—117.

1 Гэтыя словы сказаны Калiноўскiм у размове-спрэчцы з Л. Звя­ждоўскiм (Ратч В. Сведения... С. 108).

2 Л. Звяждоўскi быў пераведзены на службу ў Маскву ў кастрыч­нiку 1862 г.

3 Ратч В. Сведения... С. 144.

Цэнтралiзацыя — «Польскае дэмакратычнае таварыства», уплывовая арганiзацыя польскай дэмакратычнай эмiграцыi (1832—1862).

5 На с. 65 «Сведений...» прыведзены другi варыянт гэтага выказвання Калiноўскага: «Топор не должен остановиться даже над колыбелью панского ребенка». Невядома, у якiм кантэксце сказаны гэтыя словы i наколькi дакладна Ратч iх перадаў. У любым выпадку, iх трэба разумець не лiтаральна, а ў сэнсе бескампрамiснага стаўлення Калiноўскага да дваран-памешчыкаў.

6 Ратч В. Сведения... С. 181.

7 Тамсама. С. 182—183.

8 Тамсама. С. 184—185. Выраз «великое будование» ў прыведзеным М. Гогелем пералiку iншасказальных слоў, якiя ўжывалiся ў тагачаснай канспiратыўнай перапiсцы, тлумачыцца як «освобождение ойчизны» (Гогель Н.В. Иосафат Огрызко и петербургский революционный ржонд в деле последнего мятежа. Выд. 2. Вильна, 1867. С. 48). Пад «петербургскими столбами [столпами] великого будования» Ратч мае на ўвазе кiраўнiкоў польскай рэвалюцыйнай арганiзацыi ў Пецярбургу, у прыватнасцi З. Серакоўскага.

9 Паслядоўнiкi польскага рэвалюцыянера Л. Мераслаўскага. Тут маюцца на ўвазе наогул дзеячы левага крыла «чырвоных».

10 Ратч В. Сведения... С. 194.

11 Абвестка пра замену ЛПК «белым» Аддзелам кiраўнiцтва правiнцыямi Лiтвы датавана 27.02.(11.03.) 1863 г.

12 Паўстанцкiх камандзiрах.

13 Ратч В. Сведения... С. 208.

14 Так Ратч называе Калiноўскага.

15 Пра сельскую варту, якая арганiзоўвалася царскiмi ўладамi з сялян i салдат для барацьбы з паўстанцамi, гл. с. 334—335.

16 Ратч В. Сведения... С. 233.

17 Пасля пакушэння на А. Дамейку.

18 Апошнi ўдар (франц.).

19 Ратч В. Сведения... С. 235.

20 Рукапiсны фрагмент «Сведений...» Ратча (РНБ СПб, ф. 629, спр. 11, л. 6 адв.). Калiноўскi, вiдаць, лiчыў, што жорсткасць Мураўёва не садзейнiчала «ўмiратварэнню» краю. Характэрную думку з асу­джэннем татальнага мураўёўскага тэрору выказаў звольнены Мураўёвым жандарскi генерал А. Гiльдэбрант у пiсьме ў Пецярбург ад 18.08.1863 г.: «Такие невыносимые, нарушающие все права человечества физические и моральные истязания привели поляков до крайней степени отчаяния и заставили весьма многих из них, не помышлявших прежде принимать участие в мятеже, броситься в шайки, предпочитая смерть на поле сражения позорной казни, ссылке или изнурению в тюрьме» (ДАРФ, ф. ІІІ аддз., 1 эксп., 1863 г., спр. 23, ч. 15, л. 134 адв.).

21 Рукапiсны фрагмент «Сведений...» (РНБ СПб, ф. 629, спр. 13, л. 9).

22 Напiсанне прозвiшча ў рукапiсе — Жвирждовский.

23 Маецца на ўвазе французская манархiчна-арыстакратычная эмiграцыя, якая вярнулася ў Францыю ў перыяд рэстаўрацыi Бурбонаў у 1814—1815 гг.

24 «Галiцыйская разня» — сiмвал бязлiтаснай расправы сялян з памешчыкамi (ад антыпамешчыцкага паўстання ў Галiцыi ў 1846 г.).

25 Жмудзь — Жамойць, Жэмайцiя, заходняя, этнаграфiчна адрозная частка Летувы, якая вылучалася масавым удзелам сялян у паўстаннi.

26 У архiве Ратча (РНБ СПб, ф. 629, спр. 26, л. 6) ёсць i чарнавы запiс пра размову памiж Калiноўскiм i Звяждоўскiм улетку 1862 г.:

«Звирждовский, под влиянием интриги Ламберова отеля [цэнтр польскай арыстакратычнай эмiграцыi] начавший сознавать необходимость крестьян наделить песками и болотами, назвал теории коммунизма, созданные централизацией [и] для русских университетов переложенные Герценом, университетскими бреднями.

— Однако чтобы слушать эти бредни, ваша академия стадом вторгалась в наши аудитории, — возразил Калиновский.

— Да! мы посылали стадо баранов из академии, чтобы подзадоривать к блеянию такое же стадо в университете, — ответил Звирждовский».

27 Рукапiсны фрагмент «Сведений...» (РНБ СПб, ф. 629, спр. 13, л. 5—6).

28 Казанская змова — сумесная спроба рускiх i польска-беларуска-лiтоўскiх рэвалюцыянераў узняць у 1863 г. сялянскае паўстанне ў Паволжы для падтрымкi дзеянняў паўстанцаў у Польшчы, Лiтве i на Беларусi.

29 Рукапiсны фрагмент «Сведений...» (РНБ СПб, ф. 629, спр. 13, л. 7).

30 Тамсама, л. 14.

31 Тамсама, л. 20.

З успамiнаў Я. Гейштара (c. 154)

Пераклад з польскай паводле выдання: Gieysztor J. Pamiкtniki z lat 1857—1865. Wilno, 1913. T. 1—2. Першы i другi фрагменты ўзяты з першага тома (С. 221—222, 235—238), трэцi фрагмент з другога тома (С. 48—51). Рус. пер. асобных фрагментаў: К. Калиновский: Из печатного... С. 165—167.

Мемуары Я. Гейштара — унiкальная крынiца па гiсторыi паўстання 1863 г. на Беларусi i ў Лiтве. Гейштар пачаў працаваць над iмi яшчэ ў ссылцы, галоўная праца была зроблена ў 1873—1874 гг. у Варшаве, канчаткова ўспамiны завершаны пад канец жыцця. Публiкацыя мемуараў (1913) выклiкала спрэчкi, у прыватнасцi, крытычныя водгукi Б. Дыбоўскага i некаторых iншых сучаснiкаў. У перша­публiкацыi ёсць пропускi «па незалежных ад рэдакцыi прычынах» (яны дагэтуль не вывучаны i не ўзноўлены).

1 Лiтоўскi правiнцыяльны камiтэт.

2 Пратэст супраць «белага» перавароту (гл. с. 99—100).

3 У сапраўднасцi пратэст Калiноўскага не быў своечасова пера­сланы ў Варшаву (гл. с. 332—333).

4 Гэта аспрэчвае ў сваiх мемуарных нататках Л. Радзевiч, адзначаючы, што такая легкадумная гульня з небяспекай не стасавалася з поглядамi Калiноўскага, з яго надзвычай сур’ёзным стаўленнем да патрабаванняў канспiрацыi.

5 Некаторыя сюжэты паўтараюцца, пераклiкаюцца з папярэднiмi згадкамi мемуарыста, тым не менш лiчым патрэбным прывесцi гэты важны фрагмент з другога тома цалкам.

6 Г. зн. Польшчы, Беларусi, Лiтвы, Украiны (Польшча выступае тут сiнонiмам Рэчы Паспалiтай). У такiм жа сэнсе Я. Гейштар ужывае i выразы «польскi люд», «польскi народ».

7 А. Авейдэ скончыў юрыдычны факультэт Пецярбургскага унiверсiтэта ў 1858 г., Калiноўскi праз два гады.

8 Гл. пра гэта ў нашым выданнi ўспамiны А. Серакоўскай (Далеўскай).

9 З Аддзелам кiраўнiцтва правiнцыямi Лiтвы.

10 Пратэст.

11 Публiкатары 1913 г. некаторыя прозвiшчы ў рукапiсе Гейштара спачатку прачыталi i падалi недакладна: кс. Чаевiч, д-р Дзяржкоў­скi. Правiльнае прачытанне дадзена там жа ў зносцы на с. 51.

12 Размова iдзе пра вяртанне «чырвоных» да кiраўнiцтва паўстаннем у чэрвенi 1863 г.

13 Гл. с. 188.

14 Я. Гейштар арыштаваны 31.07.1863 г.

15 У аўтэнтычных дакументах следчай справы Калiноўскага, якiя дайшлi да нас, такiя словы не зафiксаваны.

16 У Ф. Далеўскага. Гл. пра гэта вышэй.

Гейштара дапаўняе А. Серакоўская (Далеўская) (c. 158)

Пераклад з польскай паводле аўтографа: ДГАЛ, ф. 1135, воп. 8, спр. 38. Першы фрагмент — л. 96, 97; другі — л. 13 адв., 14. Фрагменты прыводзiлiся ў арт.: Жамойцiн А. У летапiс паўстання // Беларусь, 1988, № 2. С. 22—23.

Успамiны Апалонii Серакоўскай (Далеўскай) пiсалiся ў 1915 г. Пад­ра­бязную iх характарыстыку гл.: Бикулич В. Б. Воспоминания А. Сера­ковской (Далевской) и другие материалы о З. Сераковском в ЦГИА Литовской ССР // К столетию героической борьбы «за нашу и вашу свободу» (М., 1964).

1 Манiфест ЦНК пра пачатак паўстання датаваны 10(22).01.1863 г. Баявыя дзеяннi паўстанцаў распачалiся ў ноч на 11(22).01.1863 г.

2 «Камiтэт руху» (чырвоных) з восенi 1862 г. называўся Лiтоўскiм правiнцыяльным камiтэтам.

3 «Лiтоўскiм Цэнтральным Камiтэтам» мемуарыстка недакладна называе памешчыцкi Камiтэт «белых».

4 Маецца на ўвазе манiфест ЛПК ад 1.02.1863 г. (гл. с. 95).

5 Я. Козел.

6 У Каралеўстве (Царстве) Польскiм.

7 А. Далеўскi вярнуўся з высылкi ў Вiльню ў 1858 г.

8 Магчыма, мемуарыстка, белетрызуючы гэты эпiзод, адвольна згушчае фарбы. Эпiзод у больш агульных рысах вядомы таксама паводле мемуараў Я. Гейштара (гл. с. 157).

9 Прыезд у Вiльню напярэдаднi паўстання польскага рэвалюцыянера Б. Шварцэ з вельмi радыкальнай праграмай устрывожыў вi­ленскiх дзеячаў (Морозова О. П. Материалы к биографии Бронислава Шварце // Восстание 1863 г. и русско-польские революционные связи... С. 130).

10 У сапраўднасцi Ф. Далеўскi арыштаваны 9.06.1863 г.

11 Афiцыйна «Аддзел кiраўнiцтва правiнцыямi Лiтвы» прыняў назву «Выканаўчага аддзела на Лiтве» 14(26).06.1863 г.

12 Паводле ўспамiнаў Я. Гейштара, буйны памешчык граф Ю. Тыш­кевiч даў вялiкую суму грошай на т. зв. «казанскую змову», сумесную акцыю рускiх i польскiх рэвалюцыянераў 1863 г., якая мела на мэце вы­клiкаць сялянскiя хваляваннi ў Паволжы. Да царскiх улад па канфi­дэнцыяльных каналах даходзiлi таксама звесткi, што ў 1863 г. Тышке­вiч экiпiраваў конны атрад паўстанцаў з 50 чалавек у Трокскiм пав. (Гiстарычны музей у Маскве, ф. 282, спр. 532, л. 40).

13 Размова, мабыць, пра Мiхала Падбярэскага, маладога багатага памешчыка, чыю шчодрасць i прыхiльнасць да паўстанцаў не раз ад­значаў у сваiх успамiнах Я. Гейштар. У маёнтку Падбярэскiх Муснiкi ў Вiленскiм пав. напярэдаднi паўстання быў вялiкi з’езд памешчыкаў Вiленскай i Ковенскай губерняў (Революционный подъем... С. 314, 320).

Успамiнае Ю. Яноўскi (c. 160)

Пераклад з польскай паводле: Janowski J.K. Pamiкtniki o powstaniu styczniowym. Lwуw, 1923. T. 1. S. 426; Warszawa, 1925. T. 2. S. 115. Рус. пер. аднаго з фрагментаў: К. Калиновский: Из печатного... С. 160—161.

Ю. К. Яноўскі — член варшаўскай рэвалюцыйнай арганiзацыi, сакратар некалькiх складаў Нацыянальнага ўрада ў 1863—1864 гг. Быў своеасаблівым хавальнiкам традыцый арганiзацыi, «хадзячым архiвам», як называлi яго блiзкiя людзi. Пасля паўстання жыў у эмiграцыi, працаваў архiтэктарам у Львове. Пачаўшы пiсаць успамiны ў 1906 г., ён улiчыў таксама шматлiкiя публiкацыi па гiсторыi паўстання.

1 Л. Звяждоўскага ў кастрычнiку 1862 г. перавялі ў Маскву i членам ЛПК на момант пачатку паўстання ён не быў. У складзе Камiтэта, апрача асоб, пералiчаных Ю. Яноўскiм, крынiцы называюць таксама А. Банольдзi i А. Залескага.

2 Дакументальных пацвярджэнняў таго, што Калiноўскi быў валасным пiсарам, пакуль няма.

3 Iнфармацыя Ю. Яноўскага пра самароспуск ЛПК недакладная: лiквiдацыя Камiтэта адбылася ў вынiку «белага» перавароту з удзелам Н. Дзюлёрана i варшаўскага ЦНК.

4 Iгнат Вiтажэнец.

5 У сапраўднасцi 10(22) сакавiка.

З «Гiсторыi паўстання...»
Б. Лiманоўскага (c. 161)

Пераклад з польскай паводле: Limanowski B. Historya powstania narodu polskiego 1863 i 1864 r. Wyd. 2. Lwуw, 1909. S. 171, 447, 448. Рус. пер. фрагментаў: К. Калиновский: Из печатного... С. 190—192.

«Гiсторыя...» Лiманоўскага напiсана каля 1880 г., першае выданне выйшла ў 1882 г.; аўтар (удзельнiк вызваленчага руху 1860-х гадоў, пазней адзiн з першых польскiх сацыялiстаў) напiсаў сваю працу на аснове ўласных успамiнаў, пiсьмовых крынiц i аповедаў сведкаў.

1 Як сведчаць некаторыя матэрыялы нашага выдання («Сведения...» В. Ратча), Калiноўскi досыць скептычна ставіўся да новай унiі Лiтвы-Беларусi з Польшчай.

2 У Вiльнi выдадзены, вiдаць, толькi апошнi нумар «Мужыцкай праўды». Мяркуецца, што ўсе астатнiя нумары друкавалiся на Гро­дзеншчыне.

3 Б. Лiманоўскi робiць тут спасылку на зб. «У саракавую гадавiну Студзеньскага паўстання» (Львоў, 1903), дзе надрукаваны вядомыя ўспамiны Ф. Ражанскага.

4 Пахаванне У. Сыракомлi адбылося 6(18).09.1862 г.; Б. Лiманоўскi карыстаецца новым каляндарным стылем.

5 «Сын ткача» — пашыраная ў раннiх бiяграфiях Калiноўскага фар­мулёўка. Насамрэч бацька Калiноўскага меў невялiкую палатняную фабрыку. Супраць гэтай формулы пярэчыла яшчэ сястра Кастуся Казi­мiра Багушэвiч у пiсьме 1905 г.: «... сказана «сын ткача», аднак, як вя­дома, у Якушоўцы была фабрыка iльняных вырабаў, [бацька] трымаў працаўнiкоў, а сам iмi кiраваў» (ДГАЛ, ф. 1135, воп. 4, спр. 381, л. 1).

6 Скончыў Свiслацкае павятовае дваранскае вучылiшча (да 1851 г. — гiмназiя).

7 У Маскве Калiноўскi знаходзiўся з канца 1855 да сярэдзiны 1856 г.; пра яго вучобу ў Маскоўскiм унiверсiтэце дакументальных звестак пакуль няма. Цiкава, што сам Б. Лiманоўскi ў 1854—1858 гг. быў якраз студэнтам Маскоўскага унiверсiтэта i мог асабiста ведаць Калiноўскага i акалiчнасцi яго знаходжання ў Маскве.

8 К. Калiноўскi не быў службоўцам Публiчнай бiблiятэкi, хоць ра­зам з братам Вiктарам працаваў над вывучэннем i капiраваннем стара­даўнiх рукапiсаў, якiя там захоўвалiся.

9 Недакладная цытата са «Сведений...» В. Ратча (гл. с. 150).

10 Калiноўскаму i яго аднадумцам на Беларусi i ў Лiтве быў блiзкi радыкалiзм Л. Мераслаўскага, але ёсць падставы думаць, што яны не падзялялi ў поўным аб’ёме супярэчлiвых поглядаў апошняга; рэзкую крытыку Мераслаўскага, яго адарванасцi ад жыцця гл. у лiсце Б. Длускага да Калiноўскага (4/16.12.1863 г.).

З «Гiсторыi шасцi месяцаў»
В. Пшыбароўскага (c. 163)

Пераклад з польскай паводле: Przyborowski W. Historja szeњciu miesiкcy: Ustкp z dziejуw 1862 roku. Petersburg, 1901. S. 236—239. Гэты ж тэкст, з невялiкiмi адрозненнямi, друкаваўся раней: Z.L.S. [Przyborowski W.] Historya dwуch lat: 1861—1862. Krakуw, 1896. T. 5. S. 313—315. Рус. пер. фрагмента паводле апошняй крынiцы: К. Калиновский: Из печатного... С. 192—194.

Кнiга В. Пшыбароўскага «Гiсторыя шасцi месяцаў» (1901) з’яўляецца папраўленым перавыданнем апошняй часткi «Гiторыi двух гадоў». Напiсаныя з кансерватыўных пазiцый працы Пшыбароўскага тым не менш надзвычай каштоўныя велiзарнай колькасцю выкарыстаных i прыведзеных крынiц.

1 Ф. Далеўскi непасрэдна ў Лiтоўскi камiтэт «чырвоных» не ўва­ходзiў, хоць па сваім паходжанні (безмаянтковая шляхта) i цеснай сувязi з традыцыямi ранейшай вызваленчай барацьбы быў блiзкi да яго дзеячаў.

2 Гл. заўвагу 5 да фрагмента з «Гiсторыi...» Б. Лiманоўскага.

3 З членаў Камiтэта толькi Калiноўскi i Звяждоўскi былi пакараны смерцю.

4 Селянiн Беларусi i Лiтвы.

5 Дэкрэт ЦНК пра аднаразовы усенародны падатак на мэты будучага паўстання апублiкаваны ў падпольнай газеце «Рух» 18.10. 1862 г. Мяркуецца, што прыняты дэкрэт крыху раней (10 кастр.). Гл.: Dokumenty KCN... S. 23—24.

6 Неўзабаве пасля выхаду «Гiсторыi шасцi месяцаў» у свет яна ў скарочаным выглядзе з’явiлася ў рускiм час. «Исторический вестник». Праца надрукавана за подпiсам Iосiфа (Юзафа) Кучынскага (польска-беларускi паэт i фалькларыст), якi пераклаў i падрыхтаваў гэты тэкст для друку. У рэдакцыйнай урэзцы паведамлялася пра Пшыбароўскага i яго працу: «Автор, с семидесятых годов постоянный житель Варшавы, пользовался для своего труда разнообразными и частью малодоступными источниками и потому дает немало новых сведений, касающихся прискорбных событий второй половины 1862 г. Извлекаем из сочинения Пшиборовского то, что, по нашему мнению, представляет интерес для русских читателей» (Исторический вестник, 1902, № 3. С. 1035). Тэкст пра Калi­ноўскага наступны: «Литовский комитет в Вильне находился под главенством Авейды; большинство членов его поплатилось со временем жизнью за свое участие в восстании, среди них выделялся Константин Калиновский, сын ткача из-под Свислочи, энтузиаст, натура цельная и богато одаренная. Комитет этот проявлял стремления сепаратистические, не желал подчиняться распоряжениям варшавского комитета, между тем как сам еле прозябал. Калиновский, наиболее деятельный, имел в виду лишь крестьянский люд и громко заявлил, что только крестьянин может вынести на своих плечах будущую Польшу. На шляхту он не обращал внимания, Варшаве не симпатизировал, говоря прямо, что «глупым мозгам варшавским нельзя вверять судеб Литвы». Между тем литовский крестьянин был туг на подъем и даже не вполне понимал, чего от него требуют» (Кучинский И. История шести месяцев: (Июль—декабрь 1863 г.) // Исторический вестник, 1902, № 4. С. 194).

Зноў Пшыбароўскi:
варыянт-працяг паводле «Гiсторыi 1863 года» (c. 164)

Пераклад з польскай паводле: [Przyborowski W.] Dzieje 1863 roku przez Autora «Historyi dwуch lat». Krakуw, 1902. T. 3. S. 4—7.

1 Паводле сямейнай легенды, далёкi продак Калiноўскiх паходзiў з Мазовii, з-пад Вiзны; магчыма, гэта сапраўды так, аднак вядома, што шляхецкiя радаводы ўвогуле (не толькi на Беларусі) любiлi пахвалiцца «нетутэйшасцю» сваiх пачаткаў. Не так адназначна, як уяўлялася В. Пшыбароўскаму, выглядала i культуртрэгерская роля польскай шляхты ў гiсторыi Беларусi.

 

 

ПАЗІЦЫЯ НА РОЗНЫХ ЭТАПАХ

На чале студэнцкага зямляцтва (c. 167)

Гэта копiя паказанняў, дадзеных зняволеным В. Гажычам 14.09.1863 г. у Вiльнi калежскаму асэсару Яўрэiнаву спецыяльна пра студэнцкiя таварыствы пры Пецярбургскiм унiверсiтэце (ДАРФ, ф. ІІІ аддз., 1 эксп., 1863 г., спр. 23, ч. 313: «По показанию студента Гажича и других насчет учрежденных между студентами обществ из русских, немцев, поляков, малороссиян», л. 2—3 адв.). Цытавалася: Белявская И. М. А. И. Герцен и польское национально-освободительное движение 60-х годов ХIХ века. М., 1954. С. 59—60; Снытко Т. Г. Студенческое движение в русских университетах в начале 60-х годов и восстание 1863 г. // Восстание 1863 г. и русско-польские революционные связи... С. 228—230. Упершыню фрагменты ў бел. пер.: Кiсялёў Г. Сейбiты...  С. 35—37. Другi экзэмпляр паказанняў — у справе «О помещичьем сыне Гажиче, комиссаре революционного комитета, и других 27 студентах разных заведений» (ДГАЛ, ф. 378, Палiт. аддз., 1863 г., спр. 743, л. 15—17). Паводле гэтай крынiцы паказанне надрукавана: К.Калиновский: Из печатного... С. 118—120.

1 Размова пра т. зв. «Огул» — студэнцкае земляцкае таварыства выхадцаў з Польшчы, Беларусi, Лiтвы, Украiны.

Матрыкулы — студэнцкiя залiковыя кнiжкi з надрукаванымi ў iх новымi унiверсiтэцкiмi правiламi. Уведзеныя ў 1861 г. правiлы значна пагоршылi становiшча студэнтаў. Большасць студэнтаў адмовiлiся iх прыняць, у сувязi з чым восенню 1861 г. ва унiверсiтэтах адбылiся моцныя студэнцкiя хваляваннi.

Лiберал — тут прыхiльнiк свабоды (ад лац. liberalis — свабодны), сiнонiм рэвалюцыянера.

4 Вiдаць, Севярын Стацкевiч.

5 Вiдаць, Яўстаф Чарноўскi.

6 Маецца на ўвазе юрыспрудэнцыя.

7 Рускiя рэвалюцыйныя дэмакраты на чале з М. Г.Чарнышэўскiм.

8 Копiя паказання была накiравана Мураўёвым у Пецярбург; 18.10.1863 г. паказанне разглядалася ў савеце унiверсiтэта (Никитенко А. Н. Дневник. Л., 1955. Т. 2. С. 371—372).

Гродзенская арганiзацыя (c. 169)

З успамiнаў Ф. Ражанскага. Пераклад з польскай паводле: Roїaс­ski F. Z wojewуdztwa grodzieсskiego // W czterdziest№ rocznicк... S. 396—397. Друкуецца фрагмент. Фрагменты ў рус. пер.: К. Калиновский: Из печатного... С. 159—160.

Успамiны напiсаны ў студзенi 1903 г. у эмiграцыi, вiдаць, спецыяльна для юбiлейнага зборнiка «У саракавую гадавiну Студзеньскага паўстання», якi рыхтаваўся ў Львове. Пра сябе мемуарыст гаворыць у трэцяй асобе.

1 Паводле iншых звестак, у прыватнасцi матэрыялаў следства па справе гродзенскай арганiзацыi, доктара Заблоцкага звалi Баляслаў.

2 Па ўмовах сялянскай рэформы 1861 г. былыя прыгонныя сяляне па-ранейшаму адбывалi паншчыну да лютага 1863 г. Спыненне паншчыны ў 1863 г. адбывалася па ўсёй Расii i насуперак сцвярджэнням мемуарыста не залежала ад планаў i намераў «польска-шляхецкага элемента». Iншая справа, у 1863 г. пад непасрэдным уздзеяннем паўстання царскiя ўлады, каб прыцягнуць сялян на свой бок, былi вымушаны пайсцi на значныя ўступкi сялянам пры правядзеннi рэформы на Беларусi i Лiтве (указы ад 1.03. i 2.11.1863 г.).

3 Беларускiя паўстанцкiя песнi Ф. Ражанскага надрукаваны: Aramo­wicz I. Marzenia: Pamiкtnik o ruchu partyzaсskim w wojewуdztwie grodzieсskim w 1863 i 1864 r. Bendlikon, 1865. S. 21—23. Магчыма, Ражанскi меў дачыненне i да напiсання «Песнi на Божы час» (гл. с. 239—240).

Калiноўскi пашырае арганiзацыю (c. 170)

Паводле паказанняў Э. Заблоцкага: Революционный подъем... С. 490—491. Завераная копiя паказанняў захоўваецца ў ДГА РБ у Грод­на. Публiкавалася таксама: К. Калиновский: Из печатного... С. 139.

Паказаннi зроблены ў Вiленскай асобай следчай камiсii 29.03.1864 г. Другi фрагмент паказанняў гл. с. 180—183.

1 Маецца на ўвазе расстрэл царскiмi войскамi патрыятычнай дэманстрацыi ў Варшаве ў лютым 1861 г., якi паклаў пачатак новаму ўздыму нацыянальна-вызваленчага руху ў Польшчы. Гэты рух адразу ж перакiнуўся на Лiтву-Беларусь.

2 Урублеўскi быў iнспектарам пiсарска-егерскай школы ў Саколцы (павятовы горад на захадзе Гродзенскай губ., цяпер г. Сакулка ў Беластоцкiм ваяводстве, Польшча).

3 Трэба думаць, Заблоцкi наўмысна малюе тут сваю ролю ў ства­рэннi гродзенскай арганiзацыi больш пасiўнай, чым яна была ў сапраўднасцi (параўн. успамiны Ф. Ражанскага, с. 169).

4 Размова пра Цэнтральны нацыянальны камiтэт, якi ператварыўся ў Нацыянальны ўрад (спачатку Часовы Нацыянальны ўрад) у 1863 г.

5 Магчыма, адзначаны Заблоцкiм прыезд агента з Варшавы ў Гродна ўлетку 1862 г. звязаны з планам неадкладнага паўстання, прапанаваным у гэты час Я. Дамброўскiм.

6 Да лютаўска-сакавiцкага «белага» перавароту 1863 г. Урублеўскi лiчыўся ваенным начальнiкам (ваяводам) Гродзенскай губ.

Сямейная апазiцыя (c. 171)

З паказанняў бацькі — С. Калiноўскага: К. Калиновский: Из печатного... С. 145.

Паказаннi дадзены 24.04.1864 г. у Гродзенскай следчай камiсii. Захоўваюцца ў ДГА РБ у Гродна. «Симон Калиновский», дваранін Ваўкавыскага павета, названы пад № 43 у складзеным царскiмi следчымi вясной 1864 г. «Списке лицам разного звания, составлявшим революционную организацию Гродненской губернии» (ДАРФ, ф. ІІІ аддз., 1 эксп., 1863 г., спр. 23, ч. 470, л. 8 адв.), але наўрад цi заняты бытавымi i гаспадарчымi клопатамi, Сымон Сцяпанавiч па­дзяляў рэвалюцыйныя памкненнi сына i тым больш фармальна ўваходзiў у арганiзацыю.

1 Вялiкая Бераставiца (цяпер гарадскi пасёлак, цэнтр Бераставiц­кага раёна) была важным асяродкам гродзенскай рэвалюцыйнай арганiзацыі: там працавалi Ф. Ражанскi i I. Казлоўскi.

2 Дакументальных звестак пра службу Калiноўскага ў крымiналь­най палаце (Гродзенская палата крымiнальнага суда) цi яго спробах уладкавацца туды пакуль няма.

3 Ваўкавыскi ваенны начальнiк.

4 Амаль у такiх жа словах гэтае пiсьмо прыгадала сваячка (сястра?) Кастуся М. Плаўская ў лiсце 1905 г.: «Раз таксама прыслаў нам пiсьмо з Пецярбурга, якое мы перадалi ваеннаму начальнiку Казанлi» (ДГАЛ, ф. 1135, воп. 4, спр. 381, л. 3). Пiсьмо Кастуся не захавалася. Знаходжанне Калiноўскага ў Пецярбургу ў снежнi 1862 г. звязана, маг­чыма, з вядомымi пецярбургскiмi перамовамi З. Падлеўскага i А. Пата­бнi з кiраўнiкамi «Зямлi i волi».

Рэарганiзацыя ЛПК (c. 171)

З успамiнаў Е. Кучэўскага-Порая. Пераклад з польскай паводле: Революционный подъем... С. 196—199. Рускі пер. у згаданым зб. (с. 207—209), а таксама (фрагменты): К. Калиновский: Из печатного... С. 177—180.

Успамiны напiсаны ў эмiграцыi праз многа гадоў пасля паўстання. Аўтограф на польскай мове («Запiскi Кучэўскага. 1862 год») ў Нацыянальнай бiблiятэцы ў Варшаве. Прапанаваны фрагмент уяўляе сабой быццам складзены па памяцi неафiцыйны пратакол важных пасяджэнняў рэвалюцыянераў, на якiх вырашалiся пытаннi, звязаныя са складам i праграмай дзеянняў вiленскага паўстанцкага цэнтра пасля ад’езду ў Маскву Л. Звяждоўскага. Дастаткова выразна пазначаны пазiцыi Калiноўскага i iншых удзельнiкаў пасяджэнняў.

1 Мемуарыст жыў у Трокскiм пав. i ўвосень 1862 г. вярнуўся дамоў з паездкi ў Вiльню, дзе ён быў прыняты Н. Дзюлёранам у рэвалюцыйную арганiзацыю.

2 Размова аб праграме, сфармуляванай у лiпенi 1862 г. Цэнтральным нацыянальным камiтэтам (Кучэўскi-Порай называе яго Камiтэ­там руху ў Варшаве). Гэтая праграма адпавядала поглядам умеркаванага крыла «чырвоных» у Польшчы, Беларусi i Лiтве, да якога належаў i сам мемуарыст. Яна прадугледжвала старанную паступовую падрыхтоўку паўстання, «разлiчанага на поспех», дэкларавала ўсiм жыхарам поўную свабоду i роўнасць перад законам, заклiкала да братэрства памiж саслоўямi, абяцала ў выпадку перамогi паўстання надзяленне сялян зямлёй з выплатай дзяржавай кампенсацыi памешчыкам, аднак не згадвала пра беззямельных сялянаў, аб правах сялян на карыстанне ляснымi i пашавымi ўгоддзямi i г. д. Палавiн­чатасць гэтай праграмы, разыходжаннi ў пытаннях пра ўзаема­адно­сiны варшаўскага цэнтра i «правiнцый», пра тэрмiны паўстання выклiкалi вострую барацьбу ўнутры паўстанцкай арганiзацыi.

3 У зб. «Революционный подъем...» недакладнае прачытанне: M. Cze­­katowski. У арыгiнале: dr. Czekatowski. Маецца на ўвазе доктар Пятро Чакатоўскi.

4 Мемуарыст памыляецца. Дзейнасць Эразма Заблоцкага, пра якога, вiдавочна, iдзе размова, звязана з Гродзенскай, а не з Мiнскай губ. (гл. фрагменты з успамiнаў Заблоцкага).

5 Да апошняга часу называлася вул. Ю. Гаралiса; цяпер — Дамi­нiкону.

6 Польшчы, Беларусi, Лiтвы.

7 Гл. другi фрагмент з успамiнаў Е. Кучэўскага-Порая ў раздзеле «Раннiя ацэнкі спадчыны».

8 Э. Вярыга быў сасланы на катаргу. Пра гэта паведамiў Калi­ноўскi ў пiсьме Б. Длускаму ў пачатку снежня 1863 г. (гл. с. 86).

9 Звесткi недакладныя: З. Чаховiч вярнуўся пасля катаргi на радзi­му, памёр у 1907 г.

10 Пра ўзаемаадносiны вiленскага i варшаўскага паўстанцкiх цэнтраў напярэдаднi паўстання гл. наступны матэрыял нашага выдання (з «Записок» А. Авейдэ).

11 Гэтай пячаткай змацаваны складзеная Калiноўскiм iнструкцыя ЛПК для акруговых начальнiкаў ад 28.10.1862 г. i адозва-абвестка ЛПК «Каралеўства паўстала» пачатку 1863 г. (гл. с. 95).

12 Вайсковы iнжынер, скончыў iнжынерную акадэмiю ваеннага ведамства ў Пецярбургу.

13 А. Банольдзi з 1842 г. жыў у Вiльнi, актыўна ўдзельнiчаў у гра­мадскiм i культурным жыццi краю i, мабыць, дастаткова ўяўляў мясцовыя рэалii.

Лiцвiны ставяць умовы Варшаве (c. 174)

Паводле: Авейде О. Показания... С. 487—489.

Велiзарныя па памерах i колькасцi прыведзеных фактаў «Записки Оскара Авейде о польском восстании 1863 г.» напiсаны iм у варшаўскай турме i паводле распараджэння намеснiка ў Царстве Польскiм Ф. Ф. Берга надрукаваны ў 1866 г. у друкарнi штаба Варшаўскай ваеннай акругi вельмi абмежаваным тыражом для службовага карыстання. У 1961 г. як унiкальны матэрыял па гiсторыi паўстання перавыдадзены ў Маскве ў юбiлейнай серыi «Паўстанне 1863 года. Матэрыялы i дакументы».

Друкуецца фрагмент з шостага раздзела «Записок» («Заговор с ноября месяца 1862 г. до минуты восстания 22 января 1863 г.»; выбраны параграф пазначаны ў кнiзе Авейдэ парадкавай лiтарай «в»).

1 Маецца на ўвазе сфармаванне ў кастрычнiку 1862 г. новага складу ЦНК. У гэты склад увайшоў тады i А. Авейдэ. Пра ранейшыя зносiны з вiленскiмi канспiратарамi ў «Записках...» гаворыцца: «О Литве было известно только то, что там главный агент Дюлёран что-то делает, что какая-то организация мало-помалу формируется, но что она спорит с Дюлёраном и не хочет иметь с ним никаких сношений. Этим все и кончилось. Члены провинциального комитета не были назначены [варшаўскiм цэнтрам?], взаимные отношения Вильны с Варшавой не были определены, сила и система действий Литовской организации не были известны, и в продолжение этого времени не существовало даже никакой переписки с литовцами» (Авейде О. Назв. твор. С. 457).

2 Па iншых звестках, Э. Вярыга быў студэнтам (а не выпускнiком-кандыдатам) Пецярбургскага унiверсiтэта.

3 Як i Э. Вярыга, З. Чаховiч унiверсiтэта не скончыў i кандыдатам не быў.

4 Па iншых звестках, У. Вiлькашэўскi загiнуў у баi на тэрыторыi Польшчы.

5 Паводле ўспамiнаў Е. Кучэўскага-Порая (гл. с. 174), начальнiкам горада Вiльнi быў у гэты час А. Банольдзi.

6 Маюцца на ўвазе праграма i статут паўстанцкай арганiзацыi, прынятыя ЦНК у лiпенi 1862 г. Гл. заўвагу 2 да ўспамiнаў Е. Кучэўскага-Порая.

7 Паўней крытыка сiстэмы «дзесяткаў» пададзена ў паказаннях Авейдэ ад 5(17).01. 1865 г. Гл.: Революционный подъем... С. 166; К. Калиновский: Из печатного... С. 151.

8 Беластоцкая вобласць як асобная адмiнiстрацыйная адзiнка iснавала да 1842 г., потым яе паветы — Беластоцкi, Бельскi i Саколь­скі — далучаны да Гродзенскай губ.

9 Вядома, што «Гутарку старога дзеда» выдаў Б. Шварцэ. Магчыма, А. Авейдэ мае тут на ўвазе «Гутарку двух суседаў», блiзкую нека­торымi сваiмi палажэннямi да «Мужыцкай праўды» (гл. с. 225—240).

10 Б. Длускi-Ябланоўскi ўзначальваў паўстанцаў Ковенскай губ., выехаў за мяжу яшчэ ў 1863 г. ; у студзенi 1864 г. атрымаў прызначэнне на пасаду начальнiка паўстанцкiх узброеных сiл Вiленскай i Ковенскай губ., але, вiдаць, гэтае прызначэнне так i не рэалiзавалася, як не здзейснiлiся i намеры паставiць Длускага пасля арышту Калiноў­скага на чале ўсёй «арганiзацыi Лiтвы» (ДГАЛ, ф. 378, Палiт. аддз., 1864 г., спр. 2099, л. 2, 12). Звестак пра знаходжанне Длускага ў краi ў 1864 г. няма.

 

«Суровы гродзенскi камiсар» (c. 178)

Паводле рукапiсных фрагментаў «Сведений...» В. Ратча: РНБ СПб, ф. 629, спр. 24, л. 9 адв., 32. Па-беларуску прыводзiлася: Кiсялёў Г. Старонкi вялiкага жыцця // Полымя, 1963, № 1. С. 133.

1 Пра майскую iнспекцыйную паездку Калiноўскага па губернi гл. нiжэй паказаннi Э. Заблоцкага i I. Стравiнскага.

У Брэсце i Беластоку (c. 179)

З паказанняў А. Гофмейстара: ДГАЛ, ф. 1248, воп. 2, спр. 1320, л. 150—150 адв. Друкавалася: Восстание в Литве и Белоруссии... С. 396; К.Калиновский: Из печатного... С. 146—147.

Паказаннi дадзены 30.04.1864 г. у Гродзенскай следчай камiсii. Захоўваюцца ў ДГАЛ, у следчай справе па т. зв. «Паўднёвай арганiзацыi» Гродзенскай губ. У пачатку паказанняў Гофмейстар паведамiў, што ў сакавiку 1863 г. ён «по случаю смут» прыехаў з маёнтка на жыхарства ў Брэст, якi афiцыйна тады называўся Брэст-Лiтоўскам.

1 У iншых паказаннях (23.06.1864 г.) А. Гофмейстар дадаў, што размова iшла пра ўладкаванне гродзенскай паўстанцкай арганiзацыi: «Калиновский говорил мне, что Гродненская губерния под названием воеводства разделяется на три части. Уезды Гродненский, Волковысский и Слонимский отдаются в управление Эразму Заблоцкому, Сокольский, Белостокский и Бельский — Валерьяну Врублевскому и Брестский, Кобринский, Пружанский — мне. Всякий из нас трех должен управлять независимо и сноситься только с комиссаром и от него получать приказания» (тая ж справа, л. 253). У рэшце рэшт губерня была падзелена на дзве часткі — паўночную (Гродзенскi, Беластоцкi, Ваўкавыскi, Сакольскi i Слонiмскi пав.) i паўднёвую (астатнiя чатыры паветы) — пад кiраўнiцтвам адпаведна Заблоцкага i Гофмейстара. Першы з iх лiчыўся гродзенскiм цывiльным ваяводай, а другi брэсцкiм. Абодва знаходзiлiся пад кантролем Калiноўскага як камiсара ўсёй Гродзеншчыны.

2 Размова, вiдаць, пра сям’ю дзядзькi Кастуся Юрыя Сцяпа­на­вiча Калiноўскага.

3 Паўстанцкi ваенны начальнiк Гродзеншчыны А. Духiнскi.

4 У iншым месцы Гофмейстар дадае цiкавую дэталь: «Калиновский — человек грубых манер — не рекомендовал даже меня Духин­ско­му, потому ли что не хотел мешать их прениям с Врублевским или же от врожденной ему небрежности...» (л. 194).

5 Вiдаць, Iгнат Арамовiч.

6 У паказаннях ад 2 мая Гофмейстар дадаткова растлумачыў: «Как видно из всей обстановки, Духинский хотел узнать положение дел в нашем крае и едва ли не для того позвал меня в Белосток, имея в виду то обстоятельство, что южные уезды Гродненской губернии населены преимущественно православным народонаселением, мало имеющие мелкой шляхты, а затем могущие быть враждебными делу восстания. Северные же он полагал благоприятными. Такое воззрение на дела, кажется, он заимствовал от Чарноцкого [Калiноўскага]» (л. 155 адв.).

7 2.05.1864 г. Гофмейстар расказваў у следчай камiсii пра знахо­джанне на кватэры Калiноўскага пасля сустрэчы з Духiнскiм: «Тут во время разных толкований он [Калiноўскi] отворил чемодан, напол­ненный революционного содержания бумагами, большею частью печатными воззваниями, газетами и т. п., но была между ними и инструкция для воевод, повятовых, окренговых [акруговых], которой я не имел терпения внимательно прочесть. Между прочем он дал мне печать с надписью «Начальник Гродненского воеводства» с тем, чтобы я ее отдал в Гродне Эразму Заблоцкому, но помянутой инструкции мне не давал» (л. 156).

8 Гофмейстар мае на ўвазе Беластоцка-Сакольскi паўстанцкi атрад, якi ўзначалiлi непасрэдна Духiнскi i Урублеўскi. Дзякуючы энтузiязму i арганiзацыйнаму таленту Калiноўскага (камiсар губернi) i Урублеўскага (начальнiк штаба ўзброеных паўстанцкiх сiл Гродзеншчыны) баявыя адзiнкi былi створаны i ў iншых паветах губернi i ў прызначаны тэрмiн 12.04.1863 г. гродзенцы змаглi досыць арганiзава­на выступiць супраць царызму. Некаторы матэрыял пра арганiзацыю ўзброенага выступлення на Гродзеншчыне вясной 1863 г. прывёў Калiноўскi ў тлумачальнай запiсцы ад 28.02.1864 г. (гл. с. 142—143).

Аповяд працягвае Э. Заблоцкi (c. 180)

Паводле: Революционный подъем... С. 491, 494—496. Перадрук: К. Калиновский: Из печатного... С. 139—143. Папярэднi фрагмент з паказанняў Э. Заблоцкага ад 29.03.1864 г. гл. с. 170.

1 Вясной 1863 г.

2 Пазней Заблоцкаму былi падпарадкаваны таксама Беластоцкi i Сакольскi пав. Гл. заўвагу 1 да папярэдняга матэрыялу.

3 Размова ўжо пра май 1863 г.

4 Каб пазбегнуць арышту, доктар М. Глiндзiч быў вымушаны далучыцца да аднаго з паўстанцкiх атрадаў. Пасля трапiў у палон i быў сасланы. Гл.: Грицкевич В. П. С факелом Гиппократа: Из истории белорусской медицины. Мн., 1987. С. 194.

5 Пра знаходжанне ў маёнтку Вярэйкi Заблоцкi потым даў дадатковае тлумачэнне: «Когда мы были с Константином Калиновским у помещика Бишпинга, то встретил нас там какой-то мужчина высокого роста, блондин, который объяснялся с Калиновским, сколько припоминаю, по-французски, и тот дал нам лошадей, но был ли тогда г. Бишпинг дома, мне это неизвестно» (ДГАЛ, ф. 1248, воп. 2, спр. 917 в, л. 279). Перад намi цiкавае сведчанне пра свабоднае валоданне Калiноўскiм  французскай мовай (што на той час было зусiм натуральным для чалавека з вышэйшай адукацыяй).

6 Г. зн. маёнткаў, дзе спынялiся.

7 Гл. наступны матэрыял.

8 Маецца на ўвазе паездка ў Мiлавiдскi лагер, дзе сканцэнтравалiся паўстанцы некалькiх атрадаў на чале з А. Лянкевiчам-Ландэрам. Iх iнспектаванне адбылося 21.05.1863 г. Назаўтра паўстанцы паспяхова бiлiся з карнiкамi i нанеслi iм значныя страты.

9 Пра гэты прыезд у Якушоўку ўспамiнала ў 1905 г. сваячка (сястра?) Кастуся М. Плаўская: «Другi раз быў яшчэ дома, але прабавiў усяго толькi некалькi гадзiн. Прайшоў атрад войска, а ён прыехаў тады з Ятвеска [недалёкі ад Якушоўкi маёнтак памешчыка Ляскоўскага] з другiм маладым чалавекам, якога вiдавочна вельмi паважаў, малады, але меў парадкам сiвыя валасы» (ДГАЛ, ф. 1135, воп. 4, спр. 381, л. 2—3).

10 На пачатку чэрвеня 1863 г. у Вiльнi былi арыштаваны члены Аддзела кiраўнiцтва правiнцыямi Лiтвы А. Аскерка (у ноч на 1.06.), А. Яленскi (1.06.), Ф. Далеўскi (9.06.); у сувязi з кадравым крызiсам i агульным змяненнем сiтуацыi «белыя» былi вымушаны зноў увесцi «чырвоных» у кiраўнiцтва паўстаннем.

11 Магчыма, маецца на ўвазе ўвядзенне спецыяльных ваенных камiсараў пры буйных паўстанцкiх атрадах (дэкрэт Нацыянальнага ўрада ад 10(22).06.1863 г.).

12 Акруговы начальнiк.

Дапаўняе I. Стравiнскi (c. 184)

Паводле аўдытарскай выпiскi з судова-следчай справы Гродзенскай рэвалюцыйнай арганiзацыi: ДГАЛ, ф. 1248, воп. 2, спр. 917 а, л. 257. Друкуецца ўпершыню.

1 У сярэдзiне мая 1863 г., падчас iнспекцыйнай паездкi К. Калiноў­скага i Э. Заблоцкага па Ваўкавыскім i Слонiмскім пав., I. Стравiнскi атрымаў прызначэнне на пасаду паўстанцкага цывiльнага начальнiка Слонiмскага пав. Гл. папярэднi матэрыял.

Iнспектаванне атрада за Бугам у Падляшшы (c. 184)

Паводле рукапiсу ўспамiнаў Ю. (А.) Ягмiна: Гiстарычны музей у Маскве, архiў М. В. Гогеля, ф. 282, спр. 536. Успамiны напiсаны ў 1869 г., друкавалiся ў час. «Исторический вестник» (1892), але каларытны фрагмент аб прыездзе Калiноўскага ў атрад Стасякевiча (л. 64—64 адв.) у тую публiкацыю не трапiў. У няпоўным выглядзе ў бел. пер. фрагмент друкаваўся: Кiсялёў Г. Новае пра Кастуся Калiноўскага // Полымя, 1959, № 7. С. 142—144; яго ж. Сейбiты... С. 98—101.

Атрад Брэсцкага пав. пад камандай Стасякевiча (Стасюкевiча) фармiраваўся за Бугам i знаходзiўся ў Ракiтнянскiх лясах за 10 вёрст ад Янава Падляскага. Успамiны Ягмiна — адзiнае пакуль што сведчанне пра знаходжанне Калiноўскага на тэрыторыi т. зв. Каралеўства (Царства) Польскага.

1 Аўтар быў сакратаром пры штабе атрада.

2 Цывiльным.

3 Верхняя вопратка, свiтка з нашытымi на грудзях гарызанталь­нымi палоскамi. Папулярнае адзенне паўстанцаў.

4 «На каравул!» (польск.).

5 Маюцца на ўвазе царскiя карнiкi.

6 Слынны бой паўстанцаў з карнiкамi пад Мiлавiдамi адбыўся 22.05.1863 г. Значыць, Калiноўскi рабiў агляд паўстанцам Стасякевiча каля 25.05.

7 Шматкроп’е дакумента. З прызначэннем у Вiльню Мураўёва-вешальнiка i пераходам урада да жорсткай палiтыкi задушэння паўстання чакалiся адэкватныя рашучыя крокi заходнiх дзяржаў у абарону Польшчы (i Лiтвы-Беларусi) ажно да аб’яўлення iмi вайны Расii. Але справа абмежавалася толькi больш-менш грознымi нотамi, якiя былi адхiлены расiйскiм урадам. Т. зв. лiпеньскi дыпламатычны крызiс скончыўся перамогай кіруючых колаў Расii. Пра намаганні дыпламатычнага прадстаўнiка Нацыянальнага ўрада за мяжою У. Чартарыскага атрымаць рэальную падтрымку ва ўрадавых кабiнетах Парыжа i Лондана гл.: Czartoryski W. Pamiкtnik: 1860—1864. Warszawa, 1960.

8 У другiм месцы (л. 56) мемуарыст адзначыў, што доктарам пры атрадзе быў «некто Калиновский, двоюродный брат повешенного в Вильно». Размова, вiдаць, пра Iвана Юр’евiча Калiноўскага (гл. пра яго с. 392).

«Чырвоныя» зноў бяруць верх у Вiльнi (c. 186)

Пераклад з польскай паводле: Gieysztor J. Pamiкtniki... T. 2. S. 62—64. У беларускiм друку падаецца ўпершыню.

Фрагмент з мемуараў Гейштара з’яўляецца нiбы пратакольнай фiксацыяй надзвычай важнага пасяджэння Выканаўчага аддзела Лiтвы, якое адбылося, мяркуючы па ўсiм, 20.07.(1.08.) 1863 г. пасля ад’езду камiсара Нацыянальнага ўрада Н. Дзюлёрана ў Варшаву.

1 Маецца на ўвазе ператварэнне Аддзела кiраўнiцтва правiнцыямi Лiтвы ў Выканаўчы аддзел Лiтвы, паводле распараджэння з Варшавы здзейсненае ў Вiльні 14(26).06.1863 г. Адначасна ўзмацнялася роля варшаўскага камiсара ў Лiтве i на Беларусi.

2 У паказаннях па справе вiленскай рэвалюцыйнай арганiзацыi згадваецца, што рэзчык Г. Штэйнман улетку 1863 г. «вырезал большую круглую печать с надписью «Komitet Litewski. Rуwnoњж. Wolnoњж. Niepodlegіoњж», а внутри соединенный герб Польши, Литвы и Руси» (ДГАЛ, ф, 1248, воп. 1, спр. 468, ч. 2, л. 211 адв.). Як вiдаць з матэрыялаў следства, вакол выразкi гэтай i iншых пячатак у структурах паўстанцкай арганiзацыi iшла нейкая барацьба. У гiсторыка-этнагра­фiчным музеi Летувы цяпер захоўваецца пячатка з надпiсам «Нацыянальны ўрад. Лiтоўскi камiтэт» i выявай гербаў Польшчы, Лiтвы i Русi ў сярэдзiне пад каронай (Maksimaitiene O. 1863—1864 m. sukilimo Lietuvoje organizacijos antspaudai // Lietuvos TSR Mokslu Akademijos darbai. Serija A, 1966, № 3. P. 123, 127; Штакельберг Ю. И. Об эмблема­тике польского восстания 1863 г. // Связи революционеров России и Польши в ХIХ—начале ХХ в. М., 1968. С. 85). Такiм чынам, беларуска-лiтоўская «Пагоня» на новай пячатцы вiленскага паўстанцкага цэнтра, мяркуючы па гэтых матэрыялах, ядналася з гербамi Польшчы i Русi (Украiны). Але з высновай Ю. Штакельберга, што «апошняе супярэчыць агульнапрынятаму сярод даследчыкаў меркаванню пра «iмкненнi да сепаратызму» сярод «чырвоных», i ў прыватнасцi ў У. Ма­лахоўскага i К. Калiноўскага» (Штакельберг Ю. И. Назв. твор. С. 93), пагадзiцца нельга. Якраз мемуары Гейштара побач з iншымi разнастайнымi матэрыяламi (гл. сведчанні А. Авейдэ, В. Пшыбароўскага, В. Рат­ча i iнш.) пацвярджаюць наяўнасць гэтага «сепаратызму».

3 Польшчы.

4 Маецца на ўвазе Лiтоўскi правiнцыяльны камiтэт.

5 Н. Дзюлёран нiбыта скардзiўся на Гейштара за нявыдачу патрабаванай сумы грошай.

6 У сувязi з дзёрзкiмi пастановамi Аддзела Лiтвы i ўсёй неспакойнай абстаноўкай у лiтоўскай арганiзацыi Н. Дзюлёран пасля прыезду ў Варшаву быў зняты з пасады паўнамоцнага камiсара ў Лiтве, а ў Вiльню накiраваны новы ўрадавы камiсар А. Авейдэ. Падрабязную iнструкцыю яму з Варшавы ад 11(23).08., перахопленую царскiмi ўладамi, гл.: Восстание в Литве и Белоруссии... С. 43—50. Пасля арышту Авейдэ (22.08.) паўнамоцным камiсарам стаў Калi­ноўскi, якi ўжо з 31.07. (арышт Гейштара) быў таксама старшынёй Выканаўчага ад­дзела Лiтвы.

Смяротны вырак А. Дамейку (c. 188)

Пераклад з польскай паводле: Gieysztor J. Pamiкtniki... T. 2. S. 76. У беларускiм друку фрагмент падаецца ўпершыню.

1 Смяротны вырак А. Дамейку за супрацоўнiцтва з царскiмi ўла­дамi i супрацьдзеянне паўстанню быў падпiсаны паўстанцкiм началь­нiкам горада Вiльнi У. Малахоўскiм 26.07.(7.08.) 1863 г. (адпаведнае рашэнне прымалася, несумненна, разам з Калiноўскiм). Папярэдне 13(15).06.1863 г. рэвалюцыйны трыбунал абвясцiў Дамейку здраднiкам айчыны, вынятым з-пад аховы закона (гл. с. 105).

2 Маюцца на ўвазе створаныя паўстанцамi рэвалюцыйныя органы бяспекi, у функцыi якiх уваходзiла i выкананне выракаў над здраднiкамi народнай справы.

Рэкамендацыйнае пiсьмо ў Гродна (c. 188)

Паводле публiкацыi: Восстание в Литве и Белоруссии... С. 159—160. Перадрук: К. Калиновский: Из печатного... С. 121.

Паказаннi С. Аржэшкi зроблены 20.09.1863 г. у Вiленскай асобай следчай камiсii. Арыгiнал захоўваецца ў ДГАЛ, у следчай справе па вiленскай рэвалюцыйнай арганiзацыi. Друкуецца фрагмент.

1 С. Аржэшка выехаў з Вiльнi 5.08.1863 г.

Фляркоўскі — псеўданiм Т. Грагатовiча.

3 Г. зн. Chamowicz (Хамовiч) — псеўданiм Калiноўскага.

4 Паўстанцкiм камiсарам Гродзенскага ваяводства быў у гэты час брат доктара Заблоцкага Э. Заблоцкi.

Coup d’йtat (c. 189)

Фрагмент з памятнай запiскi, своеасаблiвай «споведзi», напiсанай членам паўстанцкага Аддзела Лiтвы Юзафам Калiноўскiм у турме для В. Ратча: РНБ СПб, ф. 629, спр. 281, л. 3. У бел. пер. цытавалася: Кiсялёў Г. Старонкi вялiкага жыцця // Полымя, 1963, № 1. С. 135.

1 Дзяржаўны пераварот (франц.).

2 Ю. Калiноўскi дадаткова спынiўся на гэтым пытаннi на с. 8—9 сваёй запiскi: «Константин Калиновский вместе с тогдашним начальником города Владиславом Малаховским устроили настоящее coup d’йtat и решились создать свое управление».

3 Аддзел (польск.). Маецца на ўвазе Выканаўчы аддзел Лiтвы.

«Дыктатар Лiтвы» (c. 189)

Паводле: Ратч В. Сведения... С. 232—233.

1 Улетку 1863 г. узнiк план паслаць у Лiтву i на Беларусь буйныя паўстанцкiя атрады з Каралеўства (Царства) Польскага.

2 Пiсьмо невядомае.

3 Камiсарам.

Сведчыць сакратар Калiноўскага I. Ямант (c. 190)

Паводле: Восстание в Литве и Белоруссии... С. 446, 447, 454. Перадрук: К. Калиновский: Из печатного... С. 125—127.

Паказаннi дадзены I. Ямантам 10.02.1864 г. у Вiленскай асобай следчай камiсii. Iх арыгiнал у ДГАЛ. Друкуюцца фрагменты.

1 Дакументы невядомыя.

2 Цыркуляр Аддзела Лiтвы ад 21.08.(2.09.) 1863 г. (гл. с. 111—112).

3 Дакумент невядомы.

4 Атрымаўшы ад Калiноўскага прызначэнне камiсарам у Мiнск, I. Ямант выехаў туды 12.09.1863 г. (гл. пра гэта дадатковы фрагмент з паказанняў Яманта, с. 194); пасля яго ад’езду сакратаром Калi­ноўскага стаў I. Мiлевiч (гл. паказаннi апошняга, с. 199—200).

5 У сапраўднасцi I. Ямант быў актыўным членам рэвалюцыйнай арганiзацыi, iдэйным паплечнiкам Калiноўскага. Але яму, вядома ж, не выпадала падкрэслiваць гэтую акалiчнасць у следчай камiсii. Дарэчы, ён старанна ўтойваў таксама ўдзел у арганiзацыi iншых членаў сваёй сям’і — кватэра Ямантаў была ў 1863 г. сапраўдным штабам Калi­ноўскага.

Калiноўскi iнструктуе начальнiка ваяводства (c. 191)

Паводле: Восстание в Литве и Белоруссии... С. 166—168. Пера­друк: К. Калиновский: Из печатного... С. 122—124.

Паказаннi дадзены Ф. Канаплянскiм 6.10.1863 г. у Вiленскай асобай следчай камiсii. Друкуюцца фрагменты.

1 Ф. Канаплянскi арыенцiровачна датуе гэтую сустрэчу першай паловай чэрвеня 1863 г.

2 Маецца на ўвазе пасада паўстанцкага цывiльнага начальнiка Вiленскага ваяводства.

3 Паўстанцкiх атрадах.

4 Псеўданiм М. Дарманоўскага.

Друкарскi станок землявольцам (c. 193)

Фрагмент паказанняў А. Авейдэ ў Варшаве члену Вiленскай асобай следчай камiсii М. В. Югану 5(17).01.1865 г.: Русско-польские революционные связи. (Восстание 1863 года: Материалы и документы). М., 1963. Т. 1. С. 566 (у зборнiку недакладна зазначана, што паказаннi дадзены «ў Вiленскай следчай камiсii»). Арыгiнал у ДГАЛ, у следчай справе па пецярбургскай рэвалюцыйнай арганiзацыi.

1 Пасля пачатку паўстання.

2 I. Агрызка, прадстаўнiк варшаўскага паўстанцкага ўрада ў Пецярбургу.

3 «Зямлi i волi».

4 У канцы лiпеня 1863 г.

5 Кантакты У. Малахоўскага з землявольцамi адлюстраваны ва ўспамiнах (Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958. С. 324).

6 Накiраваны Калiноўскiм у Пецярбург друкарскi станок не быў там запатрабаваны адрасатам. Давялося пераадрасаваць яго ў Вiльню, дзе 20.09.1863 г. ён быў захоплены палiцыяй на чыгуначнай станцыi.

7 22.08.1863 г.

8 Асобныя кантакты памiж рэвалюцыянерамi Расii i Польшчы, Беларусi, Лiтвы працягвалiся.

Iнструкцыя ў Мiнск (c. 194)

Фрагменты з паказанняў I. Яманта падаюцца паводле: Восстание в Литве и Белоруссии... С. 447, 448, 452. Перадрук: К. Калинов­ский: Из печатного... С. 126, 127.

1 Бацька I. Яманта вёў перагаворы наконт арэнды маёнтка Самуэлева ў Iгуменскiм пав. Мiнскай губ. (цяпер Мінскі р-н).

2 Гл. заўвагу 5 да папярэдняга фрагмента з паказанняў I. Яманта (с. 370).

Пасэсiя — арандаваны маёнтак (параўн. пасэсар — арандатар маёнтка).

4 Пароль.

Даручэннi ў Пецярбург i Магiлёў (c. 195)

Паводле: Восстание в Литве и Белоруссии... С. 80. Перадрук: К. Ка­линовский: Из печатного... С. 129—130.

Паказаннi дадзены В. Парфiяновiчам 2.02.1864 г. у Вiленскай асобай следчай камiсii.

1 З Магiлёва.

2 12 верасня (пра паездку I. Яманта ў Мiнск гл. паказаннi апошняга, с. 194).

3 Маецца на ўвазе Iльдафонс Мiлевiч.

4 Тут i далей шматкроп’i першакрынiцы.

5 Станiслаў Ляскоўскi, кiраўнiк мiнскiх паўстанцаў.

6 Баляслаў Свентаржэцкi, былы паўстанцкi камiсар Мiнскага ваяводства.

7 «Час» — польская газета, выходзiла ў Кракаве (1848—1934), потым у Варшаве (1935—1939); у 1863—1864 гг. шырока асвятляла падзеі паўстання.

8 Маецца на ўвазе адпаведная секцыя мiнскага паўстанцкага ваяводскага ўпраўлення.

Сувязь з Коўна (c. 196)

З паказанняў цывiльнага начальнiка Ковенскага ваяводства Л. Дзiч­­коўскага: ДГАЛ, ф. 440, воп. 1, спр. 235, л. 86, 86 адв., 87 адв., 99 адв.—101. Фрагменты публiкуецца ўпершыню.

Паказаннi дадзены 5 i 6.12.1863 г. у Ковенскай следчай камiсii.

1 Урадавыя камiсары ў Лiтву (Н. Дзюлёран, А. Авейдэ) сапраўды звычайна прызначалiся Варшавай з немясцовых людзей. Калiноўскi быў першым лiцвiнам, якi атрымаў такое прызначэнне.

2 Папярэднiк Дзiчкоўскага на пасадзе ковенскага цывiльнага начальнiка, вядомы таксама пад прозвiшчам Сабалеўскі (дакладных звестак пра яго няма). У лютым 1864 г. Мураўёў паведамiў у ІІІ ад­дзяленне, што, паводле паказанняў, «в С.-Петербурге под именем Краевского скрывается студент Соболевский (принимавший деятельное участие по устройству организации в Ковенской губернии)...» (ДАРФ, ф. ІIІ аддз., 1 эксп., 1863 г., спр. 23, ч. 428, л. 13 адв.). У напiсанай на падставе шматлiкiх следчых матэрыялаў i ўласных ведаў кнiзе М. В. Гогеля сярод актыўных членаў «Зямлi i волi» 1860-х гадоў называецца: «...Маевский (доктор, был ковенским революционным комиссаром под псевдонимом Соболевского, скрылся из Северо-Западного края в 1864 г.)...» (Гогель Н. В. Иосафат Огрызко... С. 124); трэба думаць, размова iдзе пра адну i тую ж асобу.

3 Кастрычнiк—лiстапад 1863 г.

4 Стафанiя Фальская, якая прывезла пiсьмо ад Калiноўскага ў канцы лiстапада 1863 г.

5 Адрас П. Кандратовiч: Скапуўка (цяпер вул. Скапо, у старым горадзе), дом Шышкi. На падставе паказанняў Л. Дзiчкоўскага, 8.12.1863 г. з дапамогай правакатара Ю. Кушалеўскага па гэтым адрасе быў арыштаваны Ц. Далеўскi.

6 У сапраўднасцi кола супрацоўнiкаў-паплечнiкаў Калiноўскага па кiраўнiцтву паўстаннем было шырэйшае: апрача Далеўскага, да кi­ру­ючага ядра арганiзацыi ў гэты перыяд належалi Ю. Калiноўскi, I. Мiлевiч i iнш.

7 Дакумент невядомы.

8 Камiсарам Ковенскага ваяводства быў Ю. Мiцкевiч.

9 Выканаўчы аддзел Лiтвы.

10 Большасць пералiчаных нiжэй дакументаў невядомая (параўн. паказаннi I. Мiлевiча, с. 199).

11 Паводле паказанняў К. Калiноўскага (гл. с. 132), у Коўна было паслана 1500 руб.

12 Гл. с. 119.

13 Гл. с. 120.

Што пажадаў успомнiць сакратар I. Мiлевiч (c. 199)

Паводле: Восстание в Литве и Белоруссии... С. 82—84. Перадрук: К. Калиновский: Из печатного... С. 131—132.

Паказаннi I. Мiлевiча зроблены 24.03.1864 г. у Вiленскай асобай следчай камiсii (арыгiнал захоўваецца ў ДГАЛ, у следчай справе «О ли­цах, прикосновенных к делу казненного преступника Константина Ка­ли­новского»)*. Друкуецца фрагмент. У пачатку паказанняў I. Мiле­­вiч паведамiў, што жыў у Вiльнi з лiпеня 1863 г., прыбыў туды з Гродна.

1 У сапраўднасцi I. Мiлевiч яшчэ ў 1861 г. стаў актыўным членам створанай Калiноўскiм гродзенскай рэвалюцыйнай арганiзацыi. Гл. успамiны Ф. Ражанскага.

2 Цяпер вул. Руднiнку.

3 Пералiчаныя I. Мілевічам дакументы невядомыя (параўн. пака­заннi Л. Дзiчкоўскага, с. 198).

4 Мацей Ямант.

Схаваныя i яўныя спрэчкi з памочнiкам-аднафамiльцам,
будучым манахам-кармелiтам (c. 200)

Паводле: Восстание в Литве и Белоруссии... С. 86—88. Перадрук: К. Калиновский: Из печатного... С. 135—137.

Паказаннi Ю. Калiноўскага зроблены 28.03.1864 г. у Вiленскай асобай следчай камiсii (арыгiнал у ДГАЛ: «О лицах, прикосновенных к делу казненного преступника Константина Калиновского»). Друкуюцца фрагменты. У апушчаным пачатку паказанняў Ю. Калiноўскi паведамiў, што прыбыў у Вiльню ўлетку 1863 г. са спецыяльным даручэннем з Варшавы ўзначалiць вайсковую секцыю ў паўстанцкiм Аддзеле Лiтвы.

1 Н. Дзюлёран пакiнуў Вiльню (выехаў у Варшаву) каля 18.07.1863 г.

2 Указаныя Ю. Калiноўскiм дакументы невядомыя.

3 Г. зн. калi не было спраў па вайсковай секцыi, якую ўзначальваў Ю. Калiноўскi.

4 Матэрыялы газеты «Глос з Лiтвы» гл. с. 63—76.

З астрожных медытацый Юзафа Калiноўскага (c. 202)

Фрагменты з запiскi-«споведзi», напiсанай Ю. Калiноўскiм у зняволеннi для В. Ратча: РНБ СПб, ф. 629, спр. 281, л. 7, 12 адв., 13 адв., 14. Цытавалася: Кiсялёў Г. Старонкi вялiкага жыцця // Полымя, 1963, № 1. С. 135; яго ж. Сейбiты... С. 108—110. Пачатак поўнай публiкацыi: Калiноўскi Язэп. Споведзь // Хрысцi­янская думка, 1994, № 1 (публ. В. Шалькевiча, перакл. З. Саўкi).

1 Маюцца на ўвазе «белыя» i «чырвоныя» плынi ў вызваленчым руху Лiтвы-Беларусi, а таксама афiцыйныя паўстанцкiя структуры, якiя ўводзiлiся варшаўскiм Нацыянальным урадам.

2 Выпуск газет, адозваў, пракламацый.

3 Геройства, гераiчнасцi.

4 К. Калiноўскi вярнуўся ў Вiльню з Гродзеншчыны ў чэрвенi 1863 г., у жнiўнi ён канчаткова засяродзiў у сваiх руках усю паўнату паўстанцкай улады.

5 У 1815 г. Напалеон пакiнуў востраў Эльбу, год назад атрыманую iм у валоданне ад пераможцаў-саюзнiкаў, i зноў вярнуў сабе ўладу над Францыяй. Пасля паражэння пад Ватэрлоо (18.06.1815, Бельгiя) ён другi раз адрокся ад трона i быў высланы на востраў Св. Алены.

6 Размова пра паўстанцкую арганiзацыю ў Мiнску, увосень 1863 г. пераўтвораную I. Ямантам па даручэннi К. Калiноўскага.

7 Маюцца на ўвазе тэорыi i, адпаведна, структуры Нацыянальнага ўрада ў Варшаве (параўн. заўвагу 1).

Запiска з турмы (c. 203)

Паводле: Радзевiч Л. Жменька ўспамiнаў з 1863 года // Голас Радзiмы, 1988, 7 студз. (публiкацыя В.Шалькевiча) — з улiкам пер. на рус. мову: К. Калиновский. Из печатного... С. 163—165. Аналагiчны лiтоўскi пераклад: 1863—1864 metai Lietuvoje: straipsniai ir dokumentai. Kaunas, 1991. P. 124—126.

Успамiны Л. Радзевiч-Ямант, сястры нявесты Калiноўскага Марыi Ямант i яго паплечнiка Iосiфа Яманта, напiсаны пад канец жыцця. Iх рукапiсны арыгiнал на польскай мове, пад назвай «Жменька ўспамiнаў пра 63 год», захоўваецца ў Асалiнеўм у Вроцлаве (Польшча). Пра гэтыя ўспамiны гл.: Кiсялёў Г. Сейбiты...  С. 45, 46, 113, 114 (недакладна ўказваецца, што рукапiс захоўваецца ў Нацыянальнай бiблiятэцы ў Варшаве); Мальдзiс А. I ажываюць спадчыны старонкi. Мн., 1994. С. 100—102. Друкуюцца фрагменты.

1 Яманты кватаравалi ў Вiльнi на Вялiкай вул. у доме Шышкi; будучы замужам, мемуарыстка жыла ў Вiльнi асобна ад бацькоў.

2 Маецца на ўвазе, вiдаць, пячатка паўстанцкага Аддзела Лiтвы — ёю следчыя цiкавiлiся на допыце Калiноўскага 4—5.02.1864 г.; некалькi пячатак вiленскай рэвалюцыйнай арганiзацыi захоўваецца цяпер у гiсторыка-этнаграфiчным музеi ў Вiльнi (гл.: Штакель­берг Ю. И. Об эмблематике польского восстания 1863 г. // Связи рево­лю­ционеров России и Польши в ХIХ—начале ХХ в. М., 1968. С. 85).

3 Паводле iншых звестак, Юзаф (Iосiф) Ямант арыштаваны ў гэты ж час не ў Вiльнi, а ў Мiнску.

4 Каралiна Пуркевiч.

5 Сям’я Ямантаў арыштавана 31.01.1863 г. (гэтым днём датаваны акт вобыску), Калiноўскі — у ноч на 29 студзеня.

6 Цётка (сястра мацi) мемуарысткi.

7 Вiдаць, яго можна iдэнтыфiкаваць з членам афiцэрскай рэвалюцыйнай арганiзацыi паручнiкам Вацлавам Андрэевiчам Макржыцкiм (Дьяков В. А. Деятели русского и польского освободительного движения в царской армии 1856—1865 годов: Биобиблиографический словарь. М., 1967. С. 115).

У следчай камiсii (c. 205)

Пераклад з польскай паводле: Gieysztor J. Pamiкtniki... T. 2. S. 140, 141, 143. У беларускiм друку фрагменты падаюцца ўпершыню.

1 Страта Калiноўскага — сапраўды апошняе публiчнае пакаранне смерцю ў Вiльнi мураўёўскiх часоў. У iншых месцах жахлiвыя смяротныя экзекуцыi працягвалiся: А. Алендскi расстраляны ў Мiнску 30.03.1864 г., М. Аскерка ў Магiлёве 28.04.1864 г., Ю. Мiцкевiч павешаны ў Коўна 5.11.1864 г. i г. д.

Апошнiя словы
(Паводле А. Масалова) (c. 206)

Паводле: [Мосолов А. Н.] Виленские очерки 1863—1865 гг. (Из воспоминаний очевидца) // Русская старина, 1883, т. 40. С. 606—610. Таксама: Мосолов А. Н. Виленские... С. 122—127. Перадрук фрагмента: К. Калиновский: Из печатного... С. 184—186.

«Вiленскiя нарысы» напiсаны Масаловым па свежай памяцi на пачатку 1867 г., доўгi час праляжалi ў рэдакцыi час. «Русская старина», дзе апублiкаваны ў 1883 г. без указання аўтара. У 1898 г. выйшлi асобнай кнiгай. Рукапiс захоўваецца ў архiве «Русской старины» ў Пушкiнскiм доме (Iнстытут рускай лiтаратуры) у Санкт-Пецярбургу.

1 На пачатку 1864 г. вопытны жандар палкоўнiк А. М. Лосеў быў камандзiраваны Мураўёвым з Вiльнi ў Мiнск, дзе яму вельмi хутка ўдалося не толькi раскрыць структуры мясцовай арганiзацыi, але i знайсцi важныя нiцi, якiя выводзiлi напрасткi да ядра вiленскага паўстанцкага цэнтра, да Калiноўскага.

2 Маецца на ўвазе В. Парфiяновiч.

3 Тэкст тэлеграмы (дэшыфроўка) ад 28.01.1864 г. гл.: Кiсялёў Г. Сейбiты...  С. 8—9; рэпрадукцыi: Шалькевич В. Ф. Кастусь Калиновский: страницы биографии. Мн., 1988. С. [26, 27]; 1863—1864 metai Lietuvoje: straipsniai ir dokumentai, на ўклейцы. У тэлеграме было ўказана толькi прозвiшча без iмя: Виторженец. У мемуарах А. М. Масалова, як i ў наступных успамiнах I. А. Нiкоцiна, недакладнасць: Калi­ноў­скi называў сябе не Вiтальдам, а Iгнатам Вiтажэнцам, двара­нiнам Вiленскага пав. (гл. аўтэнтычныя матэрыялы следчай справы Калi­ноўскага, с. 129).

4 Генерал-губернатарскi палац.

5 Вiленскi цэнтральны архiў старажытных актаў. Створаны ў 1852 г. для захоўвання старадаўніх дакументаў (да канца ХVIII ст.) з Вiленскай, Гродзенскай, Мiнскай i Ковенскай губ.

6 Дамовыя кнiгi.

7 Калiноўскi пасялiўся ў Святаянскiх мурах, у кватэры калежскага рэгiстратара К. Жаброўскага, у сярэдзiне кастрычнiка 1863 г. Жаб­роў­скi служыў у Вiленскай казённай палаце i атрымаў гэтую кватэру ад Вiленскай дырэкцыi вучылiшчаў у якасцi платы за «прыватныя заняткi» пры дырэкцыi. Сам ён жыў у «гiмназiчным будынку» (у тых жа Святаянскiх мурах) разам з цесцем, настаўнiкам малявання гiмназii.

8 М. М. Мураўёў.

9 Маецца на ўвазе тлумачальная запiска Калiноўскага ад 28.02.1864 г., хоць «полного презрения к русским чиновникам, прибывшим в край», там, здаецца, няма. Куды больш гэта характэрна для напiсаных адначасова «Пiсьмаў з-пад шыбенiцы». Далёка не ўсё, што было вядома следчай камiсii (а праз яе i Масалову як даверанаму чыноўнiку Мураўёва), зафiксавалася ў матэрыялах следства, якiя дайшлi да нас.

10 10(22) сакавiка 1864 г.

11 Гл. заўвагу да папярэдняга матэрыялу («У следчай камiсii»).

12 Апошняй фразы няма ў кнiжным варыянце «Вiленскiх нарысаў» (1898). Некаторыя часткi тэксту былi згублены яшчэ ў часопiснай публiкацыi 1883 г.; у прыватнасцi, з апiсання страты Калiноўскага рэдакцыя «Русской старины» выкiнула наступную важную мясцiну: «Из самых последних возгласов Калиновского видно было, что он не только был польским мятежником, но чадо всесветной революции». Гэтая заўвага ёсць толькi ў рукапiсе (Штакельберг Ю. И. Архив «Русской старины» // К столетию героической борьбы «за нашу и вашу свободу». М., 1964. С. 333). Апошнiм часам В. Шалькевiч, абапiра­ючыся на знаходку Ю. Штакельберга (праўда, яго iмя не называецца), выказаў думку, што «ў нашай гiсторыi былi не толькi «Лiсты з-пад шыбенiцы», але i «Прамова з-пад шыбенiцы», пра якую да нядаўняга часу мы нiчога не ведалi» (Шалькевiч В. «Бывай здаровы, мужыцкi народзе...»: Хранаграфiя апошняй ранiцы Кастуся Калiноўскага // Звязда, 1994, 22 сак.). Зробленую В. Шалькевiчам спробу ўзнавiць, рэканструяваць гэтую «прамову» нельга прызнаць навуковай; для колькi-небудзь працяглай прамовы з эшафота Калiноўскi, зразумела, магчымасцi не меў.

Апошнiя словы
(варыянт паводле I. Нiкоцiна) (c. 208)

Паводле: Из записок Ивана Акимовича Никотина // Русская старина, 1904, июль. С. 118—119. Перадрук фрагмента: К. Калиновский: Из печатного... С. 187—188.

Запiскi I. Нiкоцiна публiкавалiся ў 1902—1904 гг. у час. «Русская старина», у 1905 г. выйшлi асобнай кнiгай; іх рукапiс, падораны некалi дочкамi Нiкоцiна Мураўёўскаму музею ў Вiльнi, захоўваецца ў ДГАЛ (ф. 439, воп. 1, спр. 136).

1 У матэрыялах следства гэтая акалiчнасць не знайшла адлюстравання; вядома толькi, што паперы Вiтажэнца (Калiноўскага) былi перададзены палiцмайстрам на разгляд чыноўнiку для асобых даручэнняў пры Мураўёве А. Д. Лапцеву; далейшы лёс iх невядомы. Паводле ўспамiнаў Л. Радзевiч (гл. с. 204), у кватэры Калiноўскага быў i другi тайнiк для дакументаў — у ножцы стала.

2 Генерала Сабалеўскага ў часы, калi праводзiлася следства над Калiноўскiм, у камiсii ўжо не было.

3 У сапраўднасцi памiж арыштам i стратай прайшло амаль паўтары месяца.

Легенда пра караля (c. 209)

Паводле: Ратч В. Сведения... С. 245.

1 У сапраўднасцi 10(22) сакавiка.

 

 


 

 

Раннiя  ацэнкі  спадчыны

З «Гiсторыi...» А. Гiлера (c. 210)

Пераклад з польскай паводле: Giller A. Historja powstania narodu polskiego w 1861—1864 r. Paryї, 1867. T. 1. S. 176—177. Рус. пер. фрагмента (з купюрамi): К. Калиновский: Из печатного... С. 188—189.

1 Падпольная друкарня ў Беластоку, дзе друкаваліся некаторыя беларускiя агітацыйныя творы, напрыклад, «Гутарка старога дзеда», звязваецца найперш з Б. Шварцэ. Паколькi памiж Шварцэ i Калi­ноўскiм былi сур’ёзныя разыходжаннi, можна меркаваць, што выданнi Калiноўскага, яго «Мужыцкая праўда», друкавалiся ў iншай друкарнi. Беларускае выданне пад назвай «Апавяданне Янка-гаспадара з-пад Вiльнi» невядомы. Гiлер мог мець на ўвазе «Пiсьмо ад Яська-гаспадара з-пад Вiльнi да мужыкоў зямлi польскай» або «Мужыцкую праўду», нумары якой таксама падпiсвалiся гэтым псеўданiмам.

2 Маецца на ўвазе новы час; у мiнулым Беларусь мела надзвы­чай багатыя традыцыi нацыянальнага кнiгадрукавання, пачынаючы з Ф. Ска­рыны.

3 Размова пра «Пiсьмы з-пад шыбенiцы»; асобна ў кнiзе Гiлера надрукавана таксама «Пiсьмо ад Яська-гаспадара да мужыкоў зямлi польскай» (пра аўтарства не гаворыцца).

4 Калiноўскi (калi браць апошнi перыяд) быў членам Аддзела Лiтвы з чэрвеня 1863 г., з 31 лiпеня яго старшынёй, а пасля 22 жнiўня яшчэ i паўнамоцным камiсарам Лiтвы-Беларусi ад варшаўскага ўрада.

З успамiнаў В. Урублеўскага (c. 211)

Пераклад з польскай паводле: [Gierszynski S.] Jeneral Walery Wrуblewski. Napisaі G. Paryї, 1900. S. 4. Цытавалася даследчыкамi (У. Абрамавiчус, А. Смiрноў i iнш.). У поўным выглядзе фрагмент узнаўляецца па-беларуску ўпершыню.

Успамiны В. Урублеўскага запiсаны С. Гяршынскiм, сынам доктара Г. Гяршынскага, у якога (г. Уарвiль у Францыi) апошнiя гады свайго жыцця жыў В. Урублеўскi; напiсаная паводле расказаў Урублеўскага брашура (на 8 старонках з партрэтам) уяўляе сабой вялiкую бiблiяграфiчную рэдкасць (экзэмпляр ёсць ў Цэнтральнай бiблiятэцы АН Летувы); у вядомай бiблiяграфii паўстання 1863 г. Э. Казлоўскага яна прыпiсваецца Г. Гяршынскаму.

1 Параўн. «Пiсьмы з-пад шыбенiцы» Калiноўскага: «...польскае дзела гэта наша дзела, гэта вольнасцi дзела».

«Мужыцкая праўда» палохае шляхту (c. 211)

Пераклад з польскай паводле публiкацыi ўспамiнаў Е. Кучэўскага-Порая: Революционный подъем... С. 192, 193, 195; рус. пер. у гэтым жа зборнiку, с. 203—205, а таксама: К. Калиновский: Из печатного... С. 172, 173, 175.

Другi фрагмент з успамiнаў Е. Кучэўскага-Порая гл. у нашым выданнi, с. 171—174.

1 Улетку 1862 г. ; аўтар звязаны з Вiленшчынай.

2 Беларускi.

3 Iншыя крынiцы (гл. успамiны Ф. Ражанскага i В. Урублеўскага) сведчаць пра значны ўплыў «Мужыцкай праўды» на рэвалюцыйную свядомасць сялянства.

Трывога ўладаў (c. 212)

Фрагмент з данясення вiленскага губернатара М. Пахвiснева мiнiстру ўнутраных спраў П. Валуеву ад 10.10.1862 г. Цалкам данясенне апублiкавана: Революционный подъем... С. 312—313. Арыгiнал у Расiйскiм дзярж. гiстарычным архiве (Санкт-Пецярбург).

 

Рэакцыя царкоўных iерархаў (c. 213)

З пiсьма архiепiскапа полацкага i вiцебскага Васiлiя (Лужынскага) у Пецярбург обер-пракурору свяцейшага сiнода А. П. Ахматаву ад 21.01.1863 г. Друкуецца паводле копii, перасланай Ахматавым у ІІІ ад­дзяленне (ДАРФ, ф. ІІІ аддз., 1 эскп., 1862 г., спр. 230, ч. 2, л. 97). Па-беларуску прыводзiлася: Кiсялёў Г. З думай пра Беларусь... С. 43—44.

1 Неўзабаве архiепiскап Васiлiй прыслаў у Пецярбург некалькi нумароў «Мужыцкай праўды».

Рэха «Мужыцкай праўды»  ў Брэсцкiм павеце (c. 213)

Паводле: Ягмин А. Воспоминания польского повстанца 1863 года // Исторический вестник, 1892, т. 49. С. 583.

Аўтар — сын багатага памешчыка Брэсцкага пав. — прыехаў у 1862 г. на радзiму з Каралеўства (Царства) Польскага.

«Колокол» пра «Мужыцкую праўду» (c. 213)

Колокол, 1863, 1 мая, лiст 162 (факсiмiльнае выданне: Колокол: Газета А. И. Герцена и Н. П. Огарева. М., 1963. Вып. 6. С. 1340).

Нататка ўваходзiць у нізку публікацый «Военное, светское и духов­ное тиранство»; рэдакцыйны тэкст, на думку даследчыкаў, належыць А. I. Герцэну (Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1959. Т. 17. С. 495).

1 «Северная пчела» — пецярбургская газета, выходзiла ў 1825—1864 гг., з 1860 г. выдавец-рэдактар П. С. Усаў.

2 22.03.1863 г. у сувязi з паўстаннем у Польшчы, Беларусi i Лiтве ў Пецярбургскай дваранскай зборнi быў прыняты вернападданнiцкi адрас на iмя Аляксандра ІІ.

3 Рубрыка «Северной пчелы» «под нелепым названием Взыскания» згадвалася i ў нумары «Колокола» ад 15 крас. 1863 г.

4 Ф. Тамашэвiч i М. Пятроўскi распаўсюджвалi «Мужыцкую праўду», якая ў афiцыйных дакументах часам недакладна называлася «брашурай», у Свянцянскiм пав. Вiленскай губ. (Кiсялёў Г. З думай пра Беларусь... С. 37—38).

5 Прыведзеная ў «Колоколе» нататка з «Северной пчелы» напiсана з афiцыйных пазiцый. А. I. Герцэн выкарыстаў яе як крынiцу iнфар­мацыi.

6 Сялянства Лiтвы-Беларусi.

7 19.02.1863 г. паводле ўмоў сялянскай рэформы канчаўся двухгадовы тэрмiн захавання ранейшых парадкаў у панскiх маёнтках (гл. заўвагу 5 да «Мужыцкай праўды» № 1).

8 Указам ад 1.03.1863 г. царскi ўрад вызвалiў сялян Лiтвы, заходняй i цэнтральнай Беларусi ад усялякай залежнасцi ад памешчыкаў; сяляне тут значна раней, чым у Расii, пераводзiлiся ў разрад сялян-уласнiкаў i павiнны былi ўносiць выкупныя плацяжы ў павятовыя казначэйствы.

З успамiнаў М. Маркса (c. 215)

Пераклад з польскай паводле публiкацыi В. Брухнальскага ў час. «Lud», 1922, т. 21, с. 151—152.

Успамiны Максiмiлiяна Маркса напiсаны ў Енiсейску ў чэрвенi 1885 г. Публiкуецца амаль цалкам (скарочана толькi ў адным месцы вершаваная цытата) раздзельчык «Беларушчына ў Вiльнi» (у М. Маркса ён пазначаны парадкавай лiтарай «Е.»); вершаваныя цытаты прыводзiлiся М. Марксам па-беларуску лацiнкай (ў пазначалася лiта­рай v).

1 Аповесць Ю. Крашэўскага «Астап Бандарчук» апублiкавана ў 1847 г.

2 «Лiтоўскiя абразкi» (5 нізак) друкавалiся I. Ходзькам у 1840—1850 гг.

3 У лютым 1885 г. рэдакцыя «Краю» паведамiла пра зварот В. Ду­нiна-Марцiнкевiча ў «Край» адносна публiкацыi перакладу «Пана Тадэвуша» (Пачынальнiкi. Мн., 1977. С. 328).

4 Да першага чатырохрадкоўя вядомага верша (замест традыцыйнай «галубкi»— больш пяшчотная «зязюлечка») М. Маркс далучае тут па памяцi невялiкi фрагмент з празаiчнай трэцяй часткi «Пiсьмаў з-пад шыбенiцы»; успамiны Маркса сведчаць, што творы Калiноўскага пашыралiся ў грамадстве i ў працэсе бытавання трансфармавалiся.

5 Варыянт вядомага ананiмнага верша « Вясна гола перапала...»; усяго М. Маркс прывёў 44 радкi гэтага верша.

6 Звесткi М. Маркса недакладныя: верш iснаваў ужо ў 1858 г., напiсаны добрай мовай i адлюстроўвае не чыноўнiцкi, а хутчэй народны погляд на рэчы.

З пiсьма В. Савiча-Заблоцкага М. Драгаманаву (c. 216)

Паводле публiкацыi В. Рагойшы: Беларуская лiтаратура ХIХ стагоддзя. Хрэстаматыя, Мн., 1988. С. 315—316.

Пiсьмо напiсана ў 1886 г. у Парыжы, адрасат жыў ў Жэневе (захоўваецца разам з iншымi лiстамi Савiча-Заблоцкага да Драгаманава ў Гiстарычным архiве Украiны ў Львове); звяртае на сябе ўвагу своеасаблiвая стылiстыка аўтара, нявыпрацаванасць беларускай эпiсталярнай традыцыi.

1 Маецца на ўвазе захапленне iнтэлiгенцыi з дробнапамеснай шляхты беларушчынай у першай палове ХIХ ст.

2 Паўстанне 1863 г. i падзеi, якiя яму папярэднiчалi.

3 За прыгонам, у час прыгону.

4 З простым людам.

5 Пачалi, сталi.

6 Прыкметнага беларускага дзеяча з такiм прозвiшчам у першай палове ХIХ ст. не было; у 1808 г. у Гродна выдадзены зборнiк польскiх вершаў мясцовага паэта Ф. Шукевiча (у апошняй трэцi ХIХ — пачатку ХХ ст. быў археолаг i этнограф В. Шукевiч).

7 Вядомы фалькларыст i этнограф Р. Зянькевiч паступова страціў зрок.

8 Каго мае на ўвазе аўтар — невядома (можа, Сыракомлю?).

9 Усё роднае, блiзкае.

10 Не без павагi.

11 Мэты.

12 Выбухнула.

13 Апрача «Гутаркi старога дзеда», якая Калiноўскаму не належыць, назвы пералiчаных тут беларускiх выданняў неканкрэтныя, апiсальныя; аўтар недаацэньвае дэмакратызм Калiноўскага, блiзкасць яго да народа (гл. таксама заўвагу 3 да фрагмента з успамiнаў Е. Кучэўскага-Порая ў гэтым раздзеле).

14 Жылах.

З львоўскай кнiжкi 1892 года (с.  216)

Пераклад з польскай паводле: Dwadzieњcia piкж lat Rosyi w Polsce (1863—1888). Zarys historyczny, Lwуw, 1892. S. 67 (аўтар не ўказаны). Прыводзiлася (у адвольным перакладзе): Цьвiкевiч I. Кастусь Ка­лi­ноў­скi: (К 60-цiгодзьзю яго смерцi): Бiографiчна-гiстарычны нарыс // Полымя, 1924, № 2. С. 16.

Блiзкi тэкст — ва ўспамiнах Ю. К. Яноўскага (гл. с. 161).

Калiноўскi ў шэрагу
пiсьменнiкаў i фалькларыстаў (c. 217)

Пераклад з польскай паводле: Bruchnalski W. Emilia Platerуwna jako folklorystka // Lud, 1906, t. 12. S. 186.

Аўтар — вядомы польскi фалькларыст — на падставе рукапiсных мемуараў вiцяблянiна М. Маркса разглядае фалькларыстычную дзейнасць гераiнi паўстання 1831 г. Э. Плятар i як культурную дзяячку ставiць яе ў адзiн шэраг з К. Калiноўскiм i iншымi прадстаўнiкамi беларускай культуры ХIХ ст. Некаторых названых Брухнальскiм пiянераў беларускай фалькларыстыкi сёння нельга адшукаць нават у спецыяльных даследаваннях.

1 Польскi гiсторык Б. Лiманоўскi, прывёўшы гэтыя словы Брухнальскага ў сваёй кнiзе «Барацьбiты за свабоду», дадаў: «Да выдатных даследчыкаў беларускай творчасцi трэба аднесцi таксама Аляксандра Рыпiнскага, Рамуальда Падбярэскага, Яна Баршчэўскага, а з новых — Федароўскага. Людвiк Кандратовiч пiсаў беларускiя песенькi, Арцём Вярыга пераклаў «Пана Тадэвуша» [у сапраўднасцi «Конрада Валенрода»] на беларускую мову» (Limanowski B. Szermierze wolnoњci. Krakуw, 1911. S. 6); такiм чынам, Лiманоўскi iстотна папоўнiў галерэю беларускiх культурных дзеячаў ХIХ ст., сярод якiх сваё адметнае месца, на думку Брухнальскага i Лiманоўскага, займае Кастусь Калiноўскi.

З «Мiнскага календара» на 1907 год (c. 217)

Пераклад з польскай паводле: Kalendarz miсski na rok zwyczajny 1907. Miсsk, 1907. S. 7.

1 У календары недакладнасць: пакаранне смерцю Калiноўскага адбылося 10 сакавiка ст. ст.

2 Наколькi вядома, гэта самая ранняя згадка пра Калiноўскага такога роду ў мiнскiм друку; з’яўленне яе стала магчымым ва ўмовах цэнзурнай свабоды, заваяванай рэвалюцыяй 1905—1907 гг.

З кнiгi Л. Васiлеўскага «Лiтва i Беларусь» (c. 217)

Пераклад з польскай паводле: Wasilewski L. Litwa i Biaіoruњ: Przeszіoњж—teraџnejszoњж—tendencje rozwojowe. Krakуw, [1912]. S. 273—275.

У кнiзе «Лiтва i Беларусь», напiсанай у цэлым з прагрэсiўных пазiцый, Леан Васiлеўскi прывёў шмат фактаў з гiсторыi нацыянальнага руху беларусаў i лiтоўцаў; кнiгу прыхiльна сустрэла беларуская грамадскасць, яе ўважлiва вывучыў М. Багдановiч (параўн. наступны матэрыял).

1 Размова пра В. Дунiна-Марцiнкевiча, якому ў кнiзе Л. Васiлеў­скага адведзена значнае месца.

2 К. Буйнiцкi выдаваў рэгiянальны альманах «Рубон» (старадаўняя кнiжная назва Дзвiны), выкарыстоўваў у сваёй творчасцi бела­рускiя матэрыялы, але звестак, што пiсаў па-беларуску, няма.

3 Мабыць, маецца на ўвазе «Гутарка двух суседаў» (друкуецца ў раздзеле «Беларуская паўстанцкая публiцыстыка часоў Калiноў­скага»).

З нарыса М. Багдановiча
«Белорусское возрождение» (c. 218)

Паводле выдання: Богданович М. Белорусское возрождение. М., 1916 (рэпрынтнае выданне — Мн., 1991). С. 12—13. Таксама: Багда­новiч М. Поўны зб. тв.: У 3 т. Мн., 1993. Т. 2. С. 270—271.

Культуралагiчны нарыс М. Багдановiча напiсаны ў лiпенi 1914 г. для маскоўскага час. «Украинская жизнь», дзе ў наступным годзе i надрукаваны; выданне 1916 г. — асобны адбiтак з гэтага часопiса. Пра вiдавочную сувязь тэксту Багдановiча пра Калiноўскага з кнiгай Л. Васiлеўскага «Лiтва i Беларусь» гл.: Кiсялёў Г. Цi было такое выданне?: Даследчыцкi сюжэт з Багдановiчам, Калiноўскiм i бiблiягра­фiч­нымi рэбусамi // Кiсялёў Г. Радаводнае дрэва. С. 223—230.

1 «День» — славянафiльская газета, выходзiла ў 1861—1865 гг. у Маскве; рэдактар-выдавец I. С. Аксакаў; газета праяўляла вялiкую цiкавасць да Беларусi. М. Багдановiч прывёў маленькi фрагмент з «манiфеста» газеты па беларускім пытанні 1862 г., падпiсанага яе супрацоўнiкамi i прыхiльнiкамi (Цiкоцкi М. З гiсторыi беларускай журналiстыкi ХIХ ст. Мн., 1960. С. 51).

2 Вершы Ф. Блуса друкавалiся ў «Могилевских губернских ведомостях» у 1862 г.

3 Недакладнасць: зроблены А. Ельскiм (пад крыптанiмам А.J.) пераклад першай часткi «Пана Тадэвуша» з’явiўся ў 1892-м, а не ў 1882 г.

4 У 1873 г. этнограф i фалькларыст Р. Кулжынскi надрукаваў у «Виленском вестнике» «Сцэны з беларускага быту».

В. Ластоўскi. Памяцi Справядлiвага (c. 219)

Упершыню: Гоман, 1916, 15 лют., пад псеўд. Сваяк; перадрукоўвалася з невялiкiмi розначытаннямi: Беларускi каляндар Сваяк на 1919 год. Вiльня, 1919. С. 52—55 (абедзве публiкацыi лацiнкай). Тэкст падаецца паводле календара.

Публiкацыя В. Ластоўскага «Памяцi Справядлiвага» — першы спецыяльны артыкул пра К. Калiноўскага ў беларускiм друку (Шалькевiч В. Ля вытокаў: Пра першы артыкул на беларускай мове, прысвечаны К. Калiноўскаму // Лiт. i мастацтва, 1990, 12 кастр.; яго ж. «Беларуска зямелька, галубка мая...»: Пачатак беларускай гiста­ры­яграфii пра Кастуся Калiноўскага // Беларусь, 1993, № 5).

1 Недакладна: Мастаўляны належалi да Гродзенскага пав.

2 Пра вучобу К. Калiноўскага ў Маскоўскiм унiверсiтэце дакументальных дадзеных пакуль не выяўлена; ёсць звесткi, што нейкi матэрыял пра гэта быў у Ластоўскага (гл. згаданы арт. В. Шалькевiча: Беларусь, 1993, № 5. С. 5).

3 Манiфест Аддзела кiраўнiцтва правiнцыямi Лiтвы да беларусаў ад 8.05.1863 г. гл. у раздзеле «Беларуская паўстанцкая публiцыстыка часоў Калiноўскага».

4 Ф. Ражанскiм.

5 У сапраўднасцi «Мужыцкая праўда» выдавалася ў 1862—1863 гг.; дакладнае месца выдання невядомае. Выйшла 7 нумароў.

6 Недакладнасць: арыштаваны ў Святаянскiх мурах; на Скапуўцы быў схоплены Ц. Далеўскi.

7 У сапраўднасцi быў зняволены ў Дамiнiканскiм будынку.

8 Звычайна да «Пiсьмаў з-пад шыбенiцы» адносяць тры часткi.

9 У прыведзеных В. Ластоўскiм тэкстах ёсць адрозненнi ад традыцыйных. Галоўныя з iх адзначаем нiжэй.

10 У традыцыйным тэксце: Мужыкi.

11 У традыцыйным тэксце: Марыська чарнабрэва.

12 У традыцыйным тэксце: Марыся.

13 У сапраўднасцi 10 (22) сакавiка; В. Ластоўскi, хутчэй за ўсё, узяў недакладную дату страты ў Б. Лiманоўскага (гл. с. 447 другога выдання яго «Гiсторыi паўстання...»). Апошнi, мабыць, абапiраўся на дату В. Ратча (7 сакавiка — гл. с. 209), перавёўшы яе на новы стыль. Цiкава, што дата 7.03. ст. ст. фiгуруе i ў «Мiнскiм календары» на 1907 г. (гл. вышэй). Мiж тым А. Гiлер яшчэ ў 1867 г. указаў правiльную дату — 10 сакавiка, не ўдакладнiўшы, праўда, каляндарнага стылю. Ад кнiгi, якая выйшла ў Парыжы, хутчэй можна было б чакаць новага стылю — 22 сакавiка.

 

 



[a] Пасяджэннi працягвалiся некалькi дзён у доме Даўкшы на Дамiніканскай вулiцы5

[b] Павешаны ў Вiльнi. Сярэдняга росту, зусiм круглая галава i надзвычай шырокi рот. Цяжкасць у прамаўленнi вялiкая.

[c] Адны сцвярджаюць, што памёр у турме, iншыя — што асу­джаны на катаргу8. Высокi, брунет, бледны, вучыўся ва унiверсiтэце ў Пецярбургу; твар задуменнага чалавека, на нiзкiм iлбе над носам глыбокая зморшчынка, валасы зачасаны ўверх, гаварыў памалу, трохi ў нос, для надання сабе большай вагi; каля 26 гадоў.

[d] Памёр па дарозе на катаргу9. Гадоў 30, твар вельмi лагодны, але не жывы.

[e] Лiтвiн кажа, што ў Маскаля кулак цвярдзейшы, чымся ў яго.

[f] Вилькошевский был послан в Вильно из Варшавы; он поссорился с Дюлёраном и сделался агентом провинциального комитета. Как мне говорили, он погиб во время восстания в Минской губернии4.

[g] Я перечислил шесть лиц; один из них был или дежурным агентом Комитета, или начальником города Вильно5, но который именно, не помню. Все перечисленные лица были постоянно членами провинциального комитета до самого закрытия его в феврале месяце 1863 г.

[h] Из этого вышло, что бедная Белостокская область8, а отчасти и другие уезды Гродненской губернии имели две организации, взаимно одна другой мешавшие: нашу, шварцовскую, и литовскую, провинциального комитета.

[i] Он был прежде солдатом на Кавказе (как политический преступник); получив помилование в 1856 г., поступил в московский университет и там окончил медицинский факультет. Во время восстания Длуский был офицером и служил под командой Сераковского в Ковенской губернии; потом командовал там же отдельной шайкой под псевдонимом Яблоновского. Он был последним начальником на всем пространстве Литвы и распустил людей (бежав сам за границу) не прежде лета 1864 г.10

[j] Его не застали дома, а принимал нас управляющий.

[k] Викентия-Константина.

[l] Живет в Малой Морской, № дома 17, квар. № 13.

[m] Тым не менш у жалабку пад акном мы знайшлi потым пячатку Нацыянальнага ўрада2.

[n] Яе сын Вацлаў, асуджаны на смяротную кару, уцёк, пераапрануўшыся, з Пецярбурга. Памёр у Дрэздэне7.

[o] Гл. у дадатках беларускае пісьмо да народа, якое Каліноўскі незадоўга перад смерцю напісаў і прыслаў на нашы рукі для надрукавання 3.

[p] Каліноўскі Канстанцін галоўны, найбольш дзейны з усіх арганізатар на Літве. Ён уваходзіў у склад Літоўскага камітэта, затым быў камісарам Літвы, а ў канцы членам Літоўскага аддзела Нацыянальнага ўрада ў Вільні4. Меў здзіўляючую здольнасць дзейнічаць скрытна, абачліва, асцярожна. Усюды раз’язджаў па Літве, неўловны для маскалёў, мяняючы сваю знешнасць у залежнасці ад абставін. У Беластоку, калі знаходзіўся там для падтрымкі распараджэнняў Духінскага і дастаўкі яму сродкаў, пранікаў усюды, нічым не вылучаючыся, маючы, я сказаў бы, выгляд нейкага канцылярыста з павятовага суда. Гэта быў вялікі патрыёт і вялікі характар. Павешаны Мураўёвым-вешальнікам у Вільні 10 сакавіка 1864 г. Яго смерць зрабіла ўражанне на ўсіх смеласцю і верай у будучыню Польшчы, выказанай пры выкананні прысуду пад шыбеніцай.

[q] «Рассказы на белорусском наречии» (1863 г.), изд. Виленск. учебн. округа. «Бяседа стараго вольника з новыми пра ихнае дзело», Могилев, 1861 г., издано по распоряжению губернатора. Книжка разъясняет отмену крепостного права. На эту же тему написаны два огромные стихотворения Блуса в «Могил. Губ. Ведом.», 1861 г.2

[r] В течение их появились в печати лишь книжечки «Про богацтво ды бьедность» (Женева, 1881, пер. с украинского), «Pan Tadeusz», пер. А. І, ч. І., 1882 г.3 и несколько белорусских сценок Гр. Кулжин­ского (в 70-х годах) 4.

[s] Маюцца на ўвазе творы Калiноўскага i сучасныя яму беларускiя тэксты. Слоўнiк не прэтэндуе на паўнату. «Зорачкамi» адзначаны словы, якiя сустракаюцца толькi ў дадатковым раздзеле нашага выдання «Беларуская паўстанцкая публi­цыс­тыка часоў Калiноўскага». Своеасаблiвая, вельмi iндывi­дуальная стылiстыка В. Савiча-Заблоцкага тлумачыцца непасрэдна ў каментарыях да яго пiсьма. Тэксталагiчныя крынiцы пазначаюцца скарочана: МП — «Мужыцкая праўда» (далей лiчба-нумар); ПНЗЛБ — «Прыказ... да Народу зямлi Лiтоўскай i Беларускай»; ПШ — «Пiсьмы з-пад шыбенiцы»; ГДС — «Гутарка двух суседаў»; ПБЧ — «Песнь на Божы час»; ПЯГ — «Пiсьмо ад Яська-гаспадара...»).

[t] За аснову ўзяты даты старога стылю. У патрэбных выпадках даты новага стылю прыведзены ў дужках.